«Но американцев мы убьём!»
«Лётный состав. Таково прямое
задание. А вот если австралийца, за него спрос полный. При любой
миссии попутный ущерб должен быть минимальный, усёк?»
Так мы болтали, пока ленивое
бормотание переговоров в наушниках не сменилось отрывистыми
командами, над аэродромом не взвились зелёные ракеты. Поехали!
Началось! Я уже тысячи раз управлял
самолётом на рулёжке, выводил его на начало бетонки, где-то чистой,
а где-то исчёрканной следами покрышек, давал обороты двигателю,
сдерживая тормозами дрожащее нетерпение крылатого создания
рвануться вверх… И каждый из тысяч взлётов был праздником.
Отпусти тормоза, и земля на мгновенье
замрёт,
А потом, оттолкнувшись, растает в рассветной дали.
И, внимая всем сердцем ожившему слову - полёт,
Оставляя внизу притяжение старушки
Земли[i].
Эту песню я слышал в Ваенге в 1942
году, делая вид, что не понимаю русские слова, тронувшие даже моё
сердце, демоническое. Ванятка, сидевший во мне (или я в нём), дай
ему управление телом, хлюпал бы носом, а так только охал
беззвучно.
Но быстро стало не до лирики. Первая
эскадрилья сцепилась с «Сейбрами», прокладывавшими дорогу основной
группе. Мы на предельных оборотах набрали высоту. В наушниках
звучал, искажённый помехами, говорок Кожедуба – спокойный, деловой
и без матюгов. Вообще, с приходом нашего полка и гвардейцев в эфире
стало чуть меньше ненужного шума.
Генерал приказал пикировать на
бомбардировщики, прорезая строй охранения.
Сбросили баки, в этом полёте не
нужные, едва километров пятьдесят отлетели от базы.
Я почувствовал, что потею, несмотря
на то, что перешёл уже на лёгкую кожаную куртку, под ней только
хэбэ. Все с точностью сбывается, как это предсказал мой
атеистический попечитель. Чуть выше нашего аэродрома по реке Ялу –
тот самый мост, практически единственный оставшийся автомобильный и
железнодорожный. Снести его, и переправы с нашего правого берега на
левый корейский не будет, какие-то понтонные мосты проблему не
решат. Южане перейдут в наступление… Твою ж мать во все дыры…
МиГ-15 капитана Абакумова ухнул вниз.
Я отпустил его метров на пятьсот и крутанулся, осматриваясь. В
кабине этого самолёта я наполовину слеп. Впереди массивная дура
прицела. Голова чуть приподнята над линией борта, но и только.
Сзади видно хреново, чтоб как-то оборачиваться, надо распускать
лямки ремней, если не затянёшь потом, можно вывалиться из
парашютной сбруи после прыжка. В самом привычном мне истребителе
«Спитфайр» обзор лучше. В «Сейбре» тоже – торчишь над боротом по
плечи, оттого его кабина настолько выше. Здесь даже зеркала заднего
вида нет, бесчисленное количество раз предупреждавшего меня об
атаках «Мессершмиттов». А зачем зеркало? Поначалу даже бронеспинки
не ставили, мы летаем выше всех, быстрее всех, кто же нам в хвост
зайдёт, в спину стрельнет?