«И ты шагнул внутрь…»
«Да. Там стояла сестра. Девочки мои,
её дочери семи и девяти лет, Лизонька и Ганнушка… Подожгли почти
сразу! Я читал молитву, пока не задохнулся. Последнее, что слышал –
крик и кашель Лизы, Ганна умолкла раньше…»
Молчи, блин, святой мученик! Этого
всплеска чувств Володька не выдержит. Его начнёт колбасить. Чтобы
не разбились, придётся срочно отправлять его на скамейку запасных и
самому рулить. Жизнь у парня закончена. Дальше – только
существование в моей тени, в самом уголке черепной коробки.
«Попав на тот свет, я не ощутил
ничего, - продолжал белый. - Ни Божьей Благодати, ни адского
пламени. Ни зоны с зэ-га и начальником отряда вроде тебя. Ощущение
времени пропало. Это была вечность. Великое Ничто. И в этом Ничто –
только крик и кашель моих племянниц, сестры, моих сельчан-прихожан.
Бесконечно. Непрерывно».
«Но как ты…»
«Не знаю. Меня вытащили в сорок
седьмом. Четыре года, пять месяцев, шесть дней, одиннадцать
часов».
Я чувствовал, что он не врёт. При
таком способе общения можно что-то утаивать, но начисто лгать –
нереально.
В Великом Ничто мне пришлось провести
считанные дни в виде наказания. По сравнению с ним котёл с горящей
смолой – это не более чем тёплая ванна с шампанским и
пузырьками.
Туда, за редким исключением типа
благородного самопожертвования, ссылают души самоубийц. Без
возврата. Через какое-то время разум разрушается. Душа бессмертна…
Но никто не сказал, что неуничтожима.
«Меня макнули в Божью Благодать, хоть
для меня даже выход из пустоты был великим счастьем, - продолжил
Юра. – В качестве бонуса отрезали чувства. Не все. Только
касающиеся последнего часа жизни. Я помню сорок третий… Но всё
словно вдалеке. Или как через стену».
«Выпустили в сорок седьмом, так?
Сейчас начало пятьдесят первого. Больше трёх лет. Значит,
дополнительной кары не было. Какая, собственно, кара? После
Великого Ничто. Оно перекрыло столетия в отряде, в самом строгом
режиме. Выходит, тебя всего лишь три года готовили к работе в
канцелярии».
«Да, - просто сказал он. – По
ускоренной программе. Обычно не меньше полста лет, пока не дадут
ответственное задание. Но после Второй мировой правила полетели в
ад».
Правила полетели в ад… Я вспомнил
Эль-Аламейн и горящие грузовики Роммеля. Силуэты немецких самолётов
в прицеле «Спитфайра», из которых чаще всего не выбрасывался ни
один парашютист. Если бы я знал, что покойников ждёт Великое Ничто,
не думаю, что отправлял бы их в преисподнюю с прежней решимостью.
Наоборот, тогда был уверен в бессмертии души и возможности
приобщения к Божьей Благодати. После энного количества лет на зоне
для нацистов, конечно.