— Мама! — уже бежала ко мне Мира, но приблизившись, тут же затормозила, заметив мое выражение лица.
— Я тебе сколько раз говорила не бегать?
— Ну прости. Просто я хотела спросить. Откуда эти дяди и почему они собирают наши вещи? Мы едем куда-то? — любопытствует она. На что я думаю, сразу ей сказать или сделать сюрприз…
Но дочка была не глупой и догадалась сама, когда я загадочно улыбнулась. У нее загорелись глаза, рот приоткрылся, а щеки заалели, что сделало ее еще прекраснее. – Мы едем домой!? Мы правда едем домой!?
Она тут же помчалась наворачивать круги по большой светлой комнате, напоминая молодую неприрученную лошадку. Длинные ноги, острые коленки. Маленькая моя...
— Не бегай! – одернула я ее, когда пол от ее прыжков буквально затрясся. — Мира! Если ты не прекратишь, мы никуда не поедем.
И вот уже Мира стояла и дула губы. На нее нельзя кричать. Но иногда она не понимала, что пока сердце не поменяли, ей противопоказаны физические нагрузки, поэтому ей просто необходимо выполнять рекомендации врачей. Не бегать, не прыгать, принимать витамины, не есть много сладкого, чтобы сердце, которое есть у нее сейчас, выдержало этот последний месяц. Потом, после пересадки, разумеется, будет легче.
Она все понимает, она умничка у меня, просто ей так хочется быть ребенком. Обычным ребенком с друзьями ровесниками, а не медсестрами и обслуживающим персоналом. Ей тяжело, но она держится. И чаще всего не ноет, хотя и бывают приступы истерики.
— Ну прости, принцесса, – опускаюсь на колени и прижимаю малышку к себе, поцеловав в щеку. – Ты же знаешь, я не со зла.
— Я просто… Просто рада, что еду домой.
— Я знаю, знаю. Но давай радость будем выражать не так бурно, пока готовимся к операции. Будешь умницей?
- Буду, - буркнула она.
Сердце сжалось за нее, слезы снова полились из глаз, но я их тут же стерла. Она не должна видеть меня рыдающей. Она должна быть уверена, что все будет хорошо. И кто, как не я, должна была продемонстрировать ей эту уверенность. Я и Борис.
Мира убежала, а я, начав, собираться, задумалась.
Если честно, я не хотела ребенка.
Мне было двадцать лет, я мечтала о сцене, об овациях. И точно я никогда не мечтала быть тенью Бориса. И за это поплатилась. Мысли материальны, что ни говори.
Так что стоило врачу сказать, что ребенка рожать мне нельзя, внутри что-то оборвалось.