Томка захватила его с потрохами.
Ощущение счастья было столь полным, что временами Павел начинал
изнемогать от выпавшей ему удачи. Он был переполнен счастьем, болен
им. Пьян от счастья. И он заглядывал в зеркала и витрины, чтобы
разглядеть признаки болезни или опьянения на собственном лице, но
видел только хитро прищуренные глаза закоренелого счастливца. Чего
уж скрывать, ироническая ухмылка и спокойствие не покидали его
несмотря ни на что, даже если сопровождались учащенным
сердцебиением.
Вот и теперь Павел внезапно
почувствовал странное, напряженное, но спокойствие. Такое же
спокойствие охватывало его, когда он выходил на фехтовальную
дорожку или, в юности, переступал порог додзё. Неспроста Томка
говорила, что он даже нервничает не так, как все. В те минуты,
когда следовало дать волю эмоциям, Павел слегка бледнел и
становился как будто медленным и тягучим, что не мешало ему
проявлять и быстроту, и мгновенную реакцию. Точно как тогда на
трассе, когда фура еще только начала сминать кузова малолитражек, а
он уже сунул в руку Томке телефон, крикнул «Звони в “скорую” и
пожарную» — и помчался к месту аварии, сжимая в руках не только
огнетушитель и аптечку, но и знак аварийной остановки.
Тот день был тяжелым. И Томка не
подкачала. Она не испугалась ни изувеченных тел, ни огня, только с
тревогой поглядывала на Павла, словно пыталась угадать, чужая ли
кровь на нем, или успел пораниться и ладони вымазаны в его
собственной? Тогда они добрались до тестя затемно. Майор точно так
же поднял блок штакетника, запустил машину во двор, а потом вынес
из дома старый матрас и в летнем полумраке мотнул скуластым лицом в
сторону баньки. Вода в черной железной бочке над душевой не успела
остыть после жаркого дня. Томка гоняла в ладонях потрескавшийся
брусок коричневого мыла и яростно натирала спину Павла куском
жесткого поролона. Он жмурился под горячими струями и думал, что
если и будет в его жизни хотя бы еще несколько таких вечеров, то
памяти о пережитом ему хватит на долгую старость. В кособоком
строении пахло полынью и гнилым деревом. Тома натянула на матрас
ветхую простыню, напихала в наволочки пересушенных на солнце
половичков, бросила сверху плед, который Павел всегда возил в
багажнике. И позвала:
— Иди сюда.
Точно так, как и в их первую ночь,
когда он вышел из душа и увидел ее, изогнувшуюся посредине его
огромной кровати, положившую подбородок на руки, поймал взгляд,
которым она готова была его высматривать столько, сколько
нужно.