Натянув вчерашние джинсы, я широко распахнул дверь – плевать на девушку из Пердью, – и сбежал вниз по лестнице.
Мать ждала у открытой передней двери с поводком в руках и с такой улыбкой на лице, будто придумала нечто гениальное. Выхватив у нее поводок, я вышел на улицу и направился во двор Тэйт.
Мэдмэн когда-то был и ее собакой тоже – куда еще ему бежать?
– Ты пришел попрощаться? – говорила Тэйт, опустившись перед псом на колени. Она стояла на газоне перед домом, а рядом был припаркован «Форд Бронко» ее отца. Я застыл на месте, услышав ее восторженный смех. Мэдмэн тыкался носом ей в шею, а Тэйт радостно улыбалась, зажмурившись от удовольствия.
Ее кожа цвета слоновой кости переливалась в лучах утреннего солнца, а пухлые розовые губы были приоткрыты, обнажая ряд идеальных белых зубов.
Пес, судя по всему, тоже был счастлив и бешено вилял хвостом, а я вдруг почувствовал себя непрошеным гостем.
Они были похожи на влюбленную парочку. У меня в животе что-то екнуло.
Черт возьми. Я сжал зубы.
Как ей это удавалось? Почему я всегда чувствовал себя счастливым, когда видел счастливой ее?
Я крепко зажмурился.
Тэйт продолжала болтать с псом.
– О, да, я тоже люблю тебя! – Она будто говорила с маленьким ребенком, сюсюкала и все такое, а Мэдмэн тыкался в нее носом и лизал лицо.
Он не должен так любить ее. Что она вообще сделала для него за последние два года?
– Мэдмэн, ко мне! – рявкнул я, хотя на самом деле не был так уж зол на пса.
Тэйт перевела взгляд на меня и встала.
– Ты и с ним теперь ведешь себя по-свински? – нахмурилась она, и именно в этот момент я заметил, во что она одета.
На ней была футболка NineInch Nails, которую я подарил ей, когда нам было по четырнадцать. В груди у меня почему-то защемило.
Я и забыл, что у нее есть такая футболка.
Ну, ладно… не совсем так. Просто не думал, что она ее сохранила.
Хотя Тэйт, вероятно, даже не помнила, что это я ее подарил.
Я опустился на колени, чтобы пристегнуть поводок к ошейнику Мэдмэна, и улыбнулся одними уголками губ.
– Ты снова разговариваешь, Татум.
Я больше не звал ее Тэйт. Она терпеть не могла имя «Татум», и именно поэтому я называл ее так.
Я постарался придать своему лицу скучающее, снисходительное выражение.
Мне будет лучше, когда она уедет, говорил я себе. Она для меня ничто.
И все же слабый голосок внутри меня не унимался.