— Что здесь за собрание? — раздвинув девчонок плечами, в дверном
проеме показался Денис Владимирович.
Лицо его было каменным, а голос пробирал холодом до костей.
Девчонки в полной тишине разошлись по рабочим местам, а мы с Аней,
замерев, покаянно опустили головы. Точь-в-точь как нашалившие
малыши. Только что носами не хлюпали. Директор оглядел учинённый
нами погром, покачал головой и бросил, уходя:
— Наведите порядок и обе ко мне в кабинет.
Аня, растерявшая всю свою воинственность, помогла мне встать и
даже осмотрела пострадавший затылок, где обещала налиться огромная
шишка. Мы подняли упавшую мебель, причем колченогий флипчарт
пришлось прислонить к стене, и отправились на кухню — к голове
срочно нужно было приложить что-то холодное.
— Вот, попробуй это, — Аня, порывшись в морозилке, протянула мне
пакет с замороженными блинчиками, — больше ничего не нашлось.
Я кулем упала на первый попавшийся стул и подняла взгляд,
который должен был передать всю степень моего раскаяния. Ещё
никогда в жизни мне не было настолько стыдно. Даже в детстве, когда
мама узнала, что я стащила мелочь из её кошелька — достаточно было
искренне извиниться, чтобы получить прощение.
— Прости, пожалуйста, — я приложила к затылку импровизированный
компресс и зашипела — прикосновение усилило боль, которая
пульсирующими иголками распространялась уже по всему содержимому
черепной коробки, — мне очень-очень жаль.
— Расскажешь директору, как было дело, и замнём, — Аня
вздохнула, приложила ладони к щекам и добавила еле слышно, — я
никогда ещё так не ошибалась в людях.
Денис Владимирович был зол. Это чувствовалось по резким
отрывистым движениям, по напряженным пальцам, стискивающим ручку, и
поджатым в тонкую полоску губам. Он уселся во главу овального
стола, за которым проводил совещания, и кивнул на стулья, предлагая
нам присоединиться. Мы синхронно приблизились и заняли места друг
напротив друга, подальше от исходящей от него зловещёй ауры, но всё
же достаточно близко, чтоб заметить, насколько измученным он
выглядел.
Кожа на безупречно выбритых щеках оказалась бледнее чем я
помнила, а вокруг глаз залегли тени, которые только подчеркивались
очками. И взгляд. В нём не было ярости — только тихий гнев
смертельно уставшего человека. Неужели его настолько вымотал
перелет?