К вечеру, когда в запасе остались
только две жареные птичьи ножки и несколько листьев в торбочке, а
ноги ныли от непрерывной ходьбы, он вышел к дороге. Ну как дороге…
Скорее, к широкой тропе, автомобили тут если и проезжали, то не
чаще раза в год. Она змеилась между поросших зеленью склонов,
перепрыгивая с одного на другой в удобных местах. Пора было думать
о ночлеге и Вася начал присматривать место, но за очередным
поворотом тропы увидел вдали на обочине белые домики.
По мере приближения он разглядел
небольшой главный дом, почему-то с башенкой, пару сарайчиков,
невысокую изгородь и вроде бы огород. Финка, то есть подворье,
выглядело небогатым, но особенно удивило его крупное распятие,
грубо нарисованное на стене — за свои недолгие странствия по
Боливии он не встречал ничего похожего. Намалеванные кресты на
сельских часовнях и миссиях попадались, но вот чтобы распятие…
Над деревянными воротами стояла
фигурка Богоматери, чуть ниже горела лампадка, в быстро падающих
сумерках Вася разглядел над башенкой крест. Похоже, это
католическая миссия, но других вариантов для ночлега как-то не
наблюдалось.
Стучаться пришлось долго, пока за
тяжелой дверью не стали слышны шаги.
— Кто там?
— Я заблудился в горах, можно у вас
переночевать?
Лязгнул засов, скрипнула дверь и на
пороге, с лампой в руке, показался человек в темной рубахе с
колораткой[ii] и крестом на груди.
— Заходи, сын мой.
Насчет сына это он погорячился, лет
священнику было от силы тридцать пять.
Внутреннее убранство домика
богатством не блистало, да каким там богатством… Ни тебе
телевизора, ни даже завалященького радиоприемника, даже
электричества нет! И плита на кухне — дровяная! Как-то слишком
хорошо все билось с датой на газете…
Вася свалил вещи в указанный угол и
тут же встал в тупик.
— Я отец Луис из ордена иезуитов, а
как зовут тебя, сын мой?
А действительно, как? Не отвечать же
“Уасья” и путник без имени решил рассказать все, авось этот
хардкорный выживальщик поможет.
— Не знаю.
— Как это? Ты что, некрещеный? —
падре подошел ближе, поднял руку и распахнул ворот васиной
рубахи.
— Ого! — только и сказал иезуит,
увидев кипу. — Ну-ка, садись, рассказывай.
— А можно я утром расскажу? Устал
очень.
— Хм… Ладно, пойдем, покажу, где
лечь.
На второе утро Вася понял, что
понемногу сживается с глюком и уже не дергается при всяких
странностях. Когда он проснулся, отец Луис вел службу, на которой,
помимо него, присутствовали три или четыре крестьянина.