[1] И сказать, что Олеандр нашел
в его лице опору и понимание, значит не сказать ничего.
Их мысли,
как сказали бы танглеевцы, качались на одной волне.
Тогда все
было по-другому. А ныне…
Ныне
звучание его имени сжимало Олеандру горло. Из того притворства, по
дурости спутанного с родством душ, он вынес одно: дружба — не
клятва на века. С ней никогда не знаешь, что разольется по телу в
следующий миг: тепло от подбадривающего похлопывания или кровь от
кинжала, всаженного меж лопаток.
Пути
Судьбы неисповедимы,— голос
брата отразился в сознании на удивление отчетливо.
— Боги… —
Олеандр зашипел — шею в который раз обожгло.
Он ведь
рану не промыл!
Пришлось
исправлять оплошность. Пусть вода не нашлась, но склянки с
травяными настоями обнаружились. Одна из них перекочевала на
подоконник, потеснила пустующие горшки для цветов. К оконцу со
скрипом подъехало и кресло, там же пристроилось небольшое зеркало
на ножках.
Долго
Олеандр промывал два косых пореза. Сперва, шипя и морщась, отрывал
от них ворот вместе с запекшимися корками. Потом кровь стирал и
оценивал — нужны ли швы? Следом напитывал обеззараживающим
раствором. И вот набухшие алым тряпицы улетели за плечо.
Руки
перематывали шею в тот миг, когда взор прилип к Эсфирь. Её крыло,
доселе спокойно расстеленное по полу, дернулось. Олеандр дёрнул
щекой, снова ощутив странный трепет сердца.
Сознаться,
ему не терпелось обрушить на Эсфирь град вопросов. Скорее всего,
она кочевала, а крылатые путешественники в Барклей — гости редкие.
За прожитые годы он встретил пару стемф, которых высвободил из
плотоядного бутона, прежде чем тот ими отужинал.
— Странная
ты все-таки, — проворчал Олеандр, натягивая тунику. — Как можно
сущность свою не помнить, ну?! И на кой ты хину в пасть лезла? Не
знаю, как принято у вас в клане, но у нас в битвы рвутся хранители!
Стража! И то не всегда. Лучше миг побыть трусом, чем навсегда стать
мертвецом.
Эсфирь,
зелен лист, молчала, продолжая тихо сопеть, уткнувшись носом в
подушку.
Занятная
все же штука — истощение. Как ни шуми, хоть бревна над ухом
опустошенного пили, он и бровью не поведет. Недаром
толкуют, что потеря чар на поле брани равносильна
смерти.
Олеандр
нащупал сапоги, обулся и выполз из кресла. Ему полегчало. С души
будто камень упал. Даже странно, учитывая, что с тем же успехом он
мог бы выместить недовольство на кустарнике.