– Вот и славно, – хлопнул себя по
коленям Виталий. – Ну, тогда, до завтра, – и он тяжело поднял
грузное тело с дивана.
Ева пошла провожать гостя в прихожую,
поставила табурет обуться и подала обувную ложку.
– Слушай, я тут нашел кое-что, –
Виталий озабоченно похлопал себя по карманам, – да куда ж он делся,
ну, тут же был?! – пробормотал расстроено, поднялся, вывернул
карманы. – Неужели потерял?
– А что ты ищешь? – сочувственно
посмотрела на деверя Ева.
– Да ключ.
– Какой ключ?
– От шкатулки. Ну, тебе в больнице
Павел успел какую-то шкатулку отдать. Отдавал? – Виталий
внимательно уставился на Еву.
– Не помню, – пробормотала она, –
может и отдавал. Я как во сне тогда была.
– Так ты ее не открывала? – стрельнул
глазами деверь.
– Виталь, я не помню никакой
шкатулки, Паша умирал.
– Жаль, – выдохнул он, – а Паша мне
прямо за день до, ну, когда ты на кушетке вырубилась и я тебя
заменял… короче, ключ дал, сказал – Евке отдай, это от шкатулки. А
я сунул в карман и забыл про него, а сегодня нашел, и вот, на тебе,
обронил где-то. Ну, может еще найду, – Виталий кисло улыбнулся. –
Так что, если найдешь шкатулку, позвони, хорошо?
– Хорошо, – отозвалась Ева.
Виталий ушел.
– О чем ты с ним там так долго
говорила? – мать по-прежнему была напряжена.
– Да так, какой-то ключ от Паши хотел
передать, неважно, – отмахнулась Ева.
– Фабрику они у тебя хотят оттяпать,
вот, что важно, – задумчиво проговорила мать, – завтра поедем
вместе, и не возражай. А к нотариусу только с адвокатом.
– Их теперь намного больше, –
вздохнула Ева.
– И что, не они наживали, еще
повоюем, – погладила Евгения Владимировна дочь по голове.
В прихожей щелкнул замок, это
вернулся отец.
– Евка, масло нужно давным-давно
поменять, и у тебя правая фара не горит, ты знала? – крикнул
Александр Степанович с порога.
– Нет, не знала, – вздохнула Ева.
– Значит завтра поедем на нашей, –
категорично заявила мать.
– А куда поедем? – мимоходом спросил
отец, отправляясь в ванную.
– Наследство делить, – вздохнула
мать.
– Ну, и чего вы всполошились? –
подмигнул отец. – Пока мы живы, дочь по миру не пойдет.
Оптимизм отца и его житейский
флегматизм чуть успокоили дочь. Давно надо было приехать домой, под
защиту родителей.
– Пошла я, поработаю, – улыбнулась
Ева, отправляясь в свою комнату.
Здесь ее всегда ждали карандаши,
кисти, краски, мольберт и старенький блокнот для набросков. Ева
разложила все необходимое, но сразу не села, сначала прошлась по
комнате, подошла к окну, рассматривая утопающий в сумраке золотой
клен, и только потом взялась за карандаш.