- Да и мне не больно-то хотелось, - я резко соскочила с лавки и
пошла прочь за ограду.
- Не знаю, Манька, как дальше быть, - посетовала Оксения,
последовав за мной. Старуха громко хлопнула оградой. - Баба Доня
здесь много чем заправляет и слухи знатно распускает. Про тебя
словом тоже обмолвится. День-два и все будут знать, что чужачка
живет у меня, да при том горе приносящая и богу нашему Праотцу не
кланяющаяся.
- И куда же мне подеваться тогда?
- Не знаю, Маня, куда хошь, туда и денься, только не рады тебе
здесь больше.
- Платье тоже сдать?
- Оставь себе, ступай с богом.
- Знаешь куда вместе со своим богом…, - не стала я договаривать,
махнула рукой и пошла куда глаза глядят, может, наткнусь на другую
деревню и там попытаю счастья.
Вся такая решительная и целеустремленная, я пошла в
противоположную сторону от Оксении. Тоже мне, единственный на свете
добрый человек. Нежданно-негаданно живот издал предсмертный вой.
Силы от вчерашней желтой жижи начали покидать меня. И как же я не
догадалась выпросить еды с утра? Потому что, кто же знал, что
Оксения так подло поступит со мной?
Что-то они со старухой про базар говорили. Не хотелось, конечно,
но, наверное, придется что-нибудь украсть, чтобы потешить голод.
Обострившееся обоняние меня не подвело, по тонкому запаху жареных
пирожков я довольно быстро нашла деревенский рынок. Какое-то
представление о базаре у меня имелось где-то в глубоких недрах
памяти. И увиденное не совпало с ожидаемым.
Несколько будок с едой и второсортной одеждой, примерно такой
же, что сейчас висела на мне, выстроились в полукруг на уделанной
конским навозом площадочке. Сами лошади, запряженные в телеги,
стояли хвостатым задом к покупателям и отгоняли надоедливых мух. В
телегах визжали молодые поросята, верещали цыплята и разлагалось
сено. Аппетит пропал, а вот голод нет.
Я вальяжно походила меж продаванов, прикидывая, что можно
умыкнуть. Похоже, приняли за покупателя, это хорошо. Мне
приглянулся один мужик, жаривший мясо и сочные сарделины прямо на
улице. Запах разносился такой, что слюни текли не только у
голодного, но и у каждого, кто уже набил себе брюхо на несколько
лет вперед.
Ждала-ждала и дождалась.
- Дайте, - говорю, - вон тот сочный зажаристый кусок.
И сверкаю своими глазами-изумрудами. Такая красота, по-моему,
дороже всякого золота. Доверчивый мужик. Протянул мне даже в
тарелочке, ах, сок стекал по румяным бочкам этого говяжьего
кусочка.