Мне хочется это сказать, но я не говорю.
Я уже слишком взрослая, чтобы не понимать — Тимур Талеров не может забрать меня
из детдома. Ему не позволят быть моим опекуном, как объяснила мне однажды Инна
Андреевна.
«Вот если бы он был женат, Доминика, тогда может быть, а так он
мужчина, ты — маленькая девочка. Никто ему тебя не доверит!»
Если Тим Талер когда-нибудь женится — не на мне, на ком-то другом — я
в тот же день умру от горя. Я так и заявила Инне, она прям побелела вся. Так
что лучше я тут буду, а он пусть не женится, пусть ждет, когда мне исполнится
восемнадцать, и я уйду из детского дома.
— Посмотри, что там, — кивает Тим на коробочку, я открываю ее и
тихонько ахаю.
Маленькие сережки, гвоздики, с настоящими камешками, пусть и
крошечными, но которые сияют как настоящие звездочки.
— Спасибо! — шепчу растроганно и обнимаю его еще раз.
От него пахнет чем-то родным, теплым. Домом. Тимур гладит меня по
голове, и я готова так стоять вечность. Все восемь оставшихся лет.
Хочу, чтобы Тимур продел мне сережки в уши, но Инна Андреевна
присаживается рядом и начинает мне помогать.
— Тимур, — в кабинет заглядывает Татьяна Борисовна, — ты уже поздравил
Доминику? Зайди ко мне.
Он кивает ей, прощается со мной и уходит. Инна подводит меня к
зеркалу, и мы вместе рассматриваем крохотные звездочки в моих ушах.
— У этого мальчика хороший вкус, — говорит задумчиво воспитательница,
и я молча соглашаюсь.
Сонька тоже цокает языком, я знаю, что ей тоже хочется сережки, и не
задумываясь протягиваю свои старые, купленные мамой.
— Возьми, Сонь, это тебе.
Мне не жалко, потому что у меня две пары, а у Соньки ни одной. У нее
уши не проколоты, но она все равно счастлива.
Бросается мне на шею, а потом бежит к девчонкам — хвастаться.
Иду обратно в комнату, но по дороге сворачиваю к кабинету директрисы.
Если Тимур там, я попрошу его проколоть Соньке уши. Сам он, конечно,
прокалывать не станет, пусть Инну попросит, в любой парикмахерской можно
проколоть. Я бы ее сама отвела, но у меня нет денег.
Захожу в приемную, секретаря на месте нет, а из кабинета доносятся
голоса Борисовны и Тимура.
Я не люблю подслушивать, нет, оно само собой получается. Я слышу свое
имя, и ноги будто прирастают к полу.
— Зачем ты ходишь, Тим, зачем душу ей бередишь? — Борисовна
выговаривает не зло, а как-то устало. — Разве ты не видишь, она влюблена в
тебя? И это не детская блажь, детская прошла бы давно. А это уже четыре года
длится.