— Я не могу ее бросить, Татьяна Борисовна, — голос Тимура звучит
глухо, вымученно, — почему мне ее не отдают? Я клянусь, что у меня и в мыслях
ничего нет. Но ей нельзя здесь, она такая домашняя девочка, у меня сердце переворачивается,
когда о ней думаю.
— Потому что ты мужик, молодой здоровый мужик. Кто в здравом уме ее
тебе отдаст? Год-два, и она взрослеть начнет, что ты с ней будешь делать,
особенно учитывая то, чем ты занимаешься?
— Няньку ей найму, гувернантку, репетиторов разных… На кружки возить
буду.
— Ты женись, детей нарожай и нанимай им мамок-нянек.
— Но Татьяна Борисовна, я…
— Послушай, Тим, — теперь и директриса говорит вымученно, — у девочки
такая трагедия, семью вырезали, мы ей так и не сказали, тут психолог хороший
нужен. А у нас сам знаешь как с психологами, вот обещали прислать новенькую,
подождем, может, с этой повезет. А с Доминикой очень все непросто. На,
посмотри, что я у нее под подушкой нашла, это же она тебе пишет, Тимур…
У меня немеют ноги и холодеют пальцы. Семью вырезали… Кажется, что
потолок отделяется и падает на голову. Я делаю шаг вперед и хватаюсь за ручку,
чтобы не упасть.
Дверь открывается, вижу Тимура с моей тетрадкой в руках, его лицо
мрачное и угрюмое. Они с Борисовной вдвоем оборачиваются, и на секунду наши с
Талером взгляды встречаются.
С силой толкаю дверь и вылетаю в коридор. Откуда они и берутся, силы.
— Доминика! — слышу сзади требовательное директорское.
— Доминика! — несется вслед полный отчаяния крик.
А я бегу. Бегу не разбирая дороги, слетаю вниз по лестнице и мчусь к
выходу. Калитка заперта, я вскарабкиваюсь на забор и прыгаю вниз. Приземляюсь
как кошка, на все четыре конечности.
Ободранные коленки и ладони пекут, а я вылетаю на улицу и бегу.
Их нет, их никого нет. Я знала, давно поняла, что никто никуда не уезжал,
но что так… Где это произошло, в нашей квартире? И что это для меня меняет?
Гул мотора, визг тормозов — дальше я помню только фрагменты. Голубое
небо с белой тучкой, похожей на слона. Видно плохо, потому что по лицу течет
что-то теплое и густое.
Помню перекошенное от страха лицо Тимура, который склонился надо мной
и что-то пытается сказать, но не может, только сипит. И мне становится его
жалко.
Тим Талер никогда не улыбался, по крайней мере, никто этого не видел.
Я тоже никогда не видела, зато один раз в жизни я видела, как он плакал.