— Отчего же… — осеклась, потому как голос хрипло звучал,
но все же продолжила: — Мне лекарь из селения микстуру дал… Обычно она
помогала.
Редрик скривил губы, усмехнулся невесело.
— В этот раз не помогла. Отвар пей. — Кивок в сторону
столика у кровати. — Глядишь, до обряда дотянешь.
Широким шагом спешил покинуть комнату, словно находиться
со мной рядом не мог.
— Благодарю тебя, — поспешила сказать вслед.
— За что благодаришь? — обернулся вдруг и почти зло на
меня смотрел. Казалось, из глаз искры красные летят.
— За то, что жизнь мою сохранил.
Неожиданно вернулся, подошел ближе, протянул руку, сжал
пальцами мой подбородок — запахло горячей смолой — и, прищурившись, тихо произнес:
— Твоя жизнь мне подарена, невеста, — припомнил мои же
слова, ярко вспыхнувшие в памяти. А последнее слово и вовсе так произнес, что
озноб по телу прошелся. — Я и отниму. Не о том ли сама ночью просила?
— Так и есть. — Смотрела на него хоть и со страхом,
дрожа, но глаз не отводила. — А благодарю за то, что селению ничего не
угрожает. Не придется какой-то матери по своей дочке слезы лить, к тебе ее
провожая.
— Глупая, — бросил, покачав головой.
— Что же я, по-твоему, глупого сказала или сделала?
— Думаешь, есть им до тебя какое дело? Думаешь, запомнят
твое деяние? Думаешь, благодарить будут за жертву твою бескорыстную? — С каждым
словом все сильнее сжимал обжигающие пальцы, а голосом так и насмехался, будто
я и впрямь глупость совершила.
Положила руку на его запястье, стиснула. И хоть в пальцах
после приступа сил почти не осталось, хозяин вулкана хватку чуть ослабил.
— И не надо, чтоб запоминали. Я о том никого не просила.
И не для того сюда шла, чтоб обо мне песни слагали, а чтоб дорогих сердцу людей
спасти.
Отпустил подбородок и смотрел едва ль не с состраданием.
— Память людская коротка, а натура двулична. А кто о том
не знает, того только пожалеть и можно, — говорил раздельно, как дитю малому
объясняя.
Почувствовала, как щеки жар заливает.
— Не меня жалей, а себя! Тебя, видать, не любил никто,
раз такое говоришь!
— А тебя, выходит, от большой любви ко мне отправили? — усмехнулся.
— Я сама пришла!
— Помню-помню… Подруги место заняла. Но вот она-то за тебя
не торопилась идти.
— Да ведь это другое совсем и…
— Когда любишь — ни за что не отпустишь. Ни через год, ни
через пять лет, ни через десяток. Цепями прикуешь, ежели дорог тебе кто. А твоя
подруга любимая даже проститься не пришла. Видел я, как ты глазами в толпе
кого-то выискивала, пока жрец у жертвенного костра завывал. Или ошибаюсь?