С облегчением Христолюбов услышал звуки закрывающихся люков и рев фашистских двигателей. Немцы торопились застать врасплох наши стрелковые дивизии.
Шум моторов едва был слышен, а солдат все не мог пошевелиться, все также неподвижно сидел в своем окопе. Из оцепенения его вывели, чьи то торопливо протопавшие мимо шаги. «Неужели отставший немец?» – пронеслось в голове Христолюбова, «да, нет, это наш, точно наш!». Выбравшись из индивидуальной ячейки, которая, чуть было не стала его индивидуальной могилой, солдат увидел бегущего через взрыхленную гусеницами и воронками дюну своего однополчанина.
– Эй! – попытался крикнуть Христолюбов, но только сейчас заметил противное ощущение сухости во рту, продиравшее глотку.
Солдат обернулся, и Христолюбов с трудом узнал в этом передернутом страхом лице красавчика Боброва.
– Христолюбов, ты что ли? – спросил Бобров. – Давай быстрее! Шевели своими сучками, пока нас тут не накрыли.
Никита заковылял следом на непослушных и трясущихся в коленях ногах. Пребывая в полуобморочном состоянии, он чувствовал, что его начинает мутить и к горлу подкатывает тошнота. Нащупав на поясе фляжку, он открыл ее и на ходу вылил в себя остатки нагретой противной воды.
– Подожди, Бобров, – прохрипел он осипшим голосом, – может,… поищем наших?.. Наверное,… кто-то остался,… так же как мы,… или раненые… может,… я слышал,… кто-то кричал,… может… по… помощь…
– Не мели хреновину, Христолюбов! – не останавливаясь, бросил ему однополчанин через плечо, – пока будем наших искать – немцы нагрянут! Танки прошли, а за ними сейчас следом все остальные потянуться. А раненный? Ну, куда мы с ним? Ты подумай, мы же с ним далеко не уйдем.
Христолюбов ковылял молча позади, не осмеливаясь спорить с Бобровым. Они уходили прочь от дороги, по которой должны были подтягиваться силы к танковым соединениям, взламывающим оборону советских войск. К северу от изрытой окопами и воронками дюны виднелся сосновый бор. Туда и держал курс Бобров, Христолюбов же едва успевал за ним. Опрокинутый танком бруствер окопа отдавил ноги солдату, и теперь он, морщась, хромал позади Боброва, заставляя того то и дело останавливаться и ругать Христолюбова за нерасторопность.
Добравшись до первых деревьев, Бобров завалился на сухую хвою толстой подушкой устлавшую землю под соснами. Рядом с ним, слабо постанывая, растянулся Христолюбов.