Я наклонился через стол и шепотом предупредил их, так, чтобы никто не слышал, благо, что все слушали очередные байки Шамбы о том, что в СССР недовольными занималось КГБ, а довольными – ОБХСС, а недавно изобрели золотой телевизор, который не смотреть, а показывать надо, и громко смеялись.
Дядя Миша недобро скрипнул зубами. Прекрасное лицо Ляли, напротив, благодарно вспыхнуло. Нужно было быть круглым идиотом, чтобы не понять по её виду, что она не могла без трепета смотреть на меня. Ума не приложу, чем я ей так понравился.
Вдруг вошёл Лобанов и громко сообщил:
– Цыганскому деду плохо. Как-то не по-христиански спокойно взирать на его муки. Я вызвал карету скорой помощи. Сейчас за ним приедут!
Дядя Миша резко поднялся из-за стола и сверкнул острым осуждающим взглядом вначале в сторону Лобанова, затем – отца Григория.
– Кого дурите? Себя? Ладно людям, себе-то не врите! Знаю я ваше милосердие. Вещи мои верните!
Он, прыгая на одной ноге, довольно проворно выскочил из комнаты. Лобанов попытался загородить ему путь, но дядя Миша так толкнул, что тот, высокий плечистый, пушинкой отлетел в сторону, освободив дорогу.
Ляля кинулась вслед за дедом. Перед тем как выскочить из комнаты, она изящно повернулась на носках, как настоящая балерина, и громко сказала:
– Простите его! Он не хотел никого обидеть. Он добрый. Правда!
Вдруг горькие слёзы хлынули из глаз цыганской девушки. Она вся покраснела и, глотая хлынувшую к уголкам рта солёную влагу, поспешно выпорхнула из комнаты.
Все, кто сидел за столом, просто окаменели, даже весельчак Шамба.
Вдруг Елена резко поднялась и посмотрела в окно.
– Куда же они? Такой ливень!
В ответ Шамба продекламировал с хохотком:
– Я пирог свой на противень, Сверху вдруг бродяга ливень, Я смеялся, не грустил, Дождь противень мне помыл.
Все снова оживились и зашевелились. Елена одарила Шамбу укоризненным взглядом и выскочила из комнаты. Лобанов тенью двинулся следом.
Отец мрачно посмотрел на батюшку.
– Вот так мы живём. С ума сходим!
– Повенчаем и дело с концом. Чего медлишь, Петрович? Такая девица пропадет. Ей твёрдое мужское слово необходимо, а ты, похоже, в самом деле, – раскисший пирог под дождём.
– Не отец я ей, вот в чём дело.
– Ты не отец, я отец.
Они ещё что-то тихо говорили друг другу, я не слушал, потому что вдруг увидел перед собой на столе смятую салфетку. Сквозь её белоснежное тельце чернели какие-то каракули. Я машинально развернул салфетку. На обратной стороне было выведено следующее: