Сам же приговорённый к застенку, в глазах экипажа обретал статус невинной жертвы начальственного произвола, этакого страстотерпца, которому уготованы ежовые объятия крутого коменданта. Авторитет его возрастал. Наказывать его уже не могли, пока не будет исполнено предыдущее наказание, не ставили на службу, в караул, хотя на работы, конечно, назначали. Словом, в ожидании заточения, наказанный попадал в привилегированное положение, что, естественно, было не по вкусу его командирам. Да и после гауптвахты возвращались уже не те, ведь отсидеть на «губе» пять суток это вам не фунт изюма за обе щеки, да и не каждому дано, а, значит, почёт и уважение. Матросы – срочники – это те же пацаны с психологией и шкалой ценностей, свойственной этому возрасту.
* * *
После объявления ареста Садовский включился в «режим ожидания». Правда, исполнял он свои служебные обязанности как обычно. Зато вопрос с нештатной проводкой сигнализации отпал сам собой, поэтому на душе у него было легко. Моральная победа была за ним, гауптвахты он не страшился, а венец арестованного не имел шипов и поначалу был даже приятен, хотя он им не бравировал.
Прошла ещё неделя, началась другая. Странно, но никто не пытался отконвоировать Садовского на гауптвахту и даже не старался поставить его на очередь в комендатуре. Командир корабля и механик словно забыли о происшедшем, будто никакого ареста никто никому перед строем не объявлял. Ещё через несколько дней и сам Садовский уже перестал думать о предстоящей «губе». Да и выходило так, что отпускать его с корабля было не с руки. Всё-таки главный корабельный электрик! А в море только спецы в цене, там политграмотой не отмажешься.
Однако, Ильясова такой паллиатив, когда электрик на «губе» – он без вожделенной сигнализации, устроить не мог. Дров наломали, результат нулевой. А после гауптвахты к электрику и на хромой козе не подберёшься.
В начале следующей недели, на исходе «адмиральского часа», в кубрике электромехаников появляется рассыльный и сообщает, что Садовского срочно вызывает командир. Получив разрешение, Садовский вошёл в крошечную, накуренную донельзя каюту командира. В хрустальной, видимо, подарочной пепельнице дымилась сигарета. Ещё пяток с чувством задавленных окурков неопровержимо свидетельствовали о имевшем здесь место непростом мыслительном процессе. Поймав взгляд Садовского на пепельнице, и поняв, что её содержимое предательски выдало его состояние, Ильясов почти незаметно сконфузился и безжалостно вмял в хрусталь ещё вполне жизнеспособную сигарету. Распахнул настежь полуоткрытый иллюминатор. В каюту пахнуло воздухом, изрядно напоенным тяжким амбре Крепостного канала. Когда командир повернулся от иллюминатора, на лице его уже не оставалось и следа былого замешательства. Он испытывающе посмотрел на Садовского и, как бы решившись на что-то, прервал молчание неожиданным вопросом: