Когда я проходил мимо нашей комнаты отдыха, то краем уха услышал из-за приоткрытой двери еле различимый шорох. Я остановился, посмотрел по сторонам, набрался смелости и шагнул в дверной проём. Внутри было темно, кресла и диваны стояли на своих обычных местах, только ветер из приоткрытого окна шевелил занавески, да листочки растений, что стояли на полу. Я подошёл к подоконнику, залез на него с ногами и засмотрелся на огни ночного города. Я просидел так минут пятнадцать, думая и мечтая о чём-то своём, вдыхая свежий ночной воздух.
– Что, Ванюш, тоже не спится?
Я даже не вздрогнул. Больше того, я знал, что этот человек все время был здесь.
– Не могу уснуть. Жду чуда.
– Правильно, Иван, в чудеса надо верить. Они происходят с нами каждый день, просто мы настолько к ним привыкли, что уже не обращаем на них никакого внимания. У тебя ещё всё впереди, целая жизнь, и только от тебя зависит, оставишь ли ты в ней место для чудес или нет. Лично я перестал в в них верить.
Я резко обернулся. Андрей Валентинович сидел прямо за мной в глубоком кресле, рядом с ним стоял красивый графин и стопка коньяка (чему я несказанно удивился, вообще-то он не пьёт). Луна освещала его горькую улыбку, взгляд воспитателя был устремлён куда-то вдаль, а в глазах его читалась душевная боль, грусть и пустота одновременно.
– Перестали верить? Андрей Валентинович, но вы же сами только что сказали…
– Да, сказал. Но у тебя ещё всё впереди, Вань, всё впереди…
Воспитатель замолчал. И я не смел нарушить это молчание. Я ждал, когда он снова заговорит. Я догадывался, что это всё из-за неё – из-за этой противной Анжелики Александровны. С каждой секундой гнев на эту женщину и негодование нарастали во мне, как снежный ком, я просто не знал, куда себя деть. А при мимолётном взгляде на Андрея Валентиновича сердце моё сжимала такая тупая боль, что хотелось рыдать во всё горло, и бежать, ломать, крушить всё вокруг! Я нервно сглотнул.
– Это всё из-за неё, да? – тихо спросил я.
Андрей Валентинович поднял на меня глаза, полные слёз. Потом опустил голову, закрыл лицо рукой и тихо заплакал. Впервые в жизни я видел, как он плачет. Он был такой родной и трогательный в этот момент, что я присел возле него на коленки и осторожно начал поглаживать свободную руку. Он обнял меня по-отечески за плечо, и тихо прошептал: