Сперва появился звук. Он раздался так внезапно среди всепоглощающей тишины, что я невольно содрогнулась и никак не могла понять, что это, только несколько минут спустя осознав, что звук тот был колоколом, пробившим полночь. Сон был прерван, к моему величайшему ужасу, мне стало невыносимо, страшно, пусто, холодно, эти ощущения захлестнули меня подобно темным водам реки, в которой я утонула. Я не знала, что мне делать, куда мне деваться от себя, от странного подобия внезапного бытия, нежеланной жизни, которую я так старательно пыталась изгнать, подобно демону, из своего тела и которая вновь меня настигла.
Я начала паниковать и устремилась куда-то, туманным клочком сознания восстав из своей уютной, родной могилы. Надо мной распростерлась ледяная кладбищенская ночь, звезды тлели мириадами угольков, серп луны был тонок, подобно волосу. Мне хотелось плакать, кричать, сделать себе больно – все, все что угодно…но слез не было, равно как и физической боли, только боль душевная, невыносимая и, чего я начинала всерьез опасаться – вечная. И я кричала посреди кладбища, вливая в этот крик все свое отчаянье, всю себя, весь ад, который был мной в тот момент; я кричала, взывая к слепым небесам и, чего следовало ожидать, оставалась не услышанной, отвергнутой, неприкаянной.
Позже, немного смирившись со своим отчаяньем, я окинула взглядом вереницы надгробий и подумала о других мертвецах – в конце – концов, должен ведь кто-то еще скитаться! Не касаясь земли, я двинулась вдоль аллеи, прислушиваясь к каждому еле слышному шороху, каждому шепотку, но все до единого они спали там, под землей, самозабвенно отдаваясь Вечному Покою. Я точно знала это, буквально ощущая испарения блаженства над их последними убежищами. Больше всего на свете мне хотелось присоединится к ним. Горькая ирония – того же мне хотелось и при жизни.
Ветви деревьев лениво скрипели, шуршали сонные вороньи крылья. По дороге около кладбища прошел запоздалый путник. Я обследовала все кладбище несколько раз. К тому времени моя боль утихла, став почти привычной меланхолией.
Бесплотность не доставляла неудобств, наоборот, казалась сто лет привычной. Еще в тот день, когда мой труп извлекли с реки, я поняла, что пребывание в живом теле не несет ничего хорошего – разве что возможность глушить душевную боль физической… Это было единым его достоинством. Точно с таким же равнодушием я отнеслась к собственной плоти, как относилась к плоти чужой – без намека на влечение.