Сержант привел шута, зевающего во всю глотку, при этом демонстрируя нам неполный комплект своих гнилых зубов. В руке он встряхивал свою дурацкую шапочку, позванивающую бубенчиками.
Дю Валлона усадили за стол, опохмелили, хотя он еще от вечерней пьянки не отошел, судя по выхлопу.
Как только глаза шута приняли осмысленное выражение, ему наперебой рассказали о возникшей проблеме.
Мессир Франсуа помолчал немного, икнул и выдал:
– Галеру захватить, сарацин перебить, но гребцов освободить уже в Сантандере. И саму галеру там продать – добыча же…
– Мессир, ваши шутки не смешны. Этот сарацин возит нужные товары дюку бретонскому, минуя венецианских и генуэзских посредников, – поправил я условия задачи.
– Это серьезный аргумент, сир, – согласился со мной шут. – Так в чем проблема? Оставляем его в живых и привлекаем к тому, чтобы он и нам возил товары с Востока по дешевке. Это возможно?
– Легко, – ответил я. – Сарацин этот действительно нам весьма и весьма полезен и на сотрудничество с нами идет охотно. Но гребцов с его галеры нам надо освободить, и от этого никуда не деться. Вот такая проблема.
– А поменять не пробовали?
– На что? – спросил сьер Вото.
– На старые вонючие шоссы, – попытался я пошутить, но меня никто не поддержал.
– Ну…. на сарацинских пленников, к примеру, – махнул рукой шут и подставил кубок под новую порцию вина.
Сержант ему налил и вставил свой резон:
– Откуда они у нас, мы еще галеру на копье не брали.
Дю Валлон повернулся к инфанту с вопросом:
– Дон Саншо, в ваших краях найдутся пленные сарацины или рабы-магометане? На худой конец – мориски в долгах.
– А что, мысль! Только в сантандерском дворце – не менее десятка муслимских рабов, – высказался инфант.
– К тому же поменять можно не голову на голову, а одного раба на двух гребцов, – вклинился сержант, – так как гребцы, скорее всего, измождены непосильным трудом и как рабы не представляют собой большой ценности.
– В общем, так: пока плывем, думаем, где еще нам добыть шесть десятков сарацин на обмен, – подвел я итог совещания. – Все. Вы дальше как хотите, а я – спать.
Оказавшись наконец-то в своей комнате, я упал в кровать и сказал лезущей с поцелуями белошвейке:
– Все. Я никакой. Хоть самого долби.
Ленка, весело хихикая, закрыла за мной засов, прыгнула в койку и прижалась ко мне горячим юным телом.