— Паша тобой
так доволен, — запела мама. — Все сбежались отведать высокую кухню от моего
сыночка. Я так горда тобой...
— Ты хорошо
себя чувствуешь, мам? — отстранился. — Недавно я был холопом и сраной поварёшкой.
— Ты достиг
высот. Ты же мой сын!
— Мне бы больше
хотелось быть сыном только твоего мужа, — скривился в издевке.
Лицо матери тут
же стало жестче и старее.
— Проявляй
уважение к тому, кто дал тебе жизнь и образование! — рявкнула она. Понеслась телега
под откос.
Элина тут же
выдвинулась защищать родительницу. Ох, зря!
— Эта кухня
превратила тебя в настоящего хама и подонка, — сестрица гордо вздёрнула носик.
— Скорее,
двуличность вашего хвалёного общества и жажда воткнуть в спину нож, — спокойно
поправил я.
— Герман,
сколько можно? Два года прошло уже! — взвизгнула Элина.
— Тогда удали
номер той твари из своего телефона и прекрати посещать с ней спа-салоны.
— Она — моя
подруга, — парировала недосестра.
— А я твой
брат, который застукал ту шалаву в постели с другим мужиком, — рявкнул так, что
дрогнули стены. — Молчу вообще о том, что вы все знали о её блядстве и языки в
жопу засунули.
— Герман, следи
за выражениями! — недовольно повысила голос мама.
— Следите лучше
за своими подлыми выходками. Двуличные гусыни! — громыхнул я, шокировав женщин
и послав их как можно крепче, и устремился в комнату отца.
Папа полгода
назад пережил операцию на сердце, потому больше находился в своей комнате. К
нему приставили хорошую сиделку-медсестру, которая тщательно следила за своим
подопечным и являлась его вечным хвостом.
Семейный бизнес
перешёл Марату и мне, но браться за него не имел никакого желания, вверив все
карты брату, на почве чего и с ним возникли контры. Марат требовал моего
участия в делах фирмы и называл нахлебником, за что неоднократно отправлял его
на три советских и даже пару раз был готов продать часть своих акций. Сделать
это мне не позволил отец, грозно рявкнув, что горбатился столько лет не для
того, чтобы его отпрыски разбазарили все многолетние труды. В конечном итоге, я
достойно одел на себя ярмо семейного уродства и существовал поодаль от родни.
— Как ты, пап?
— поцеловал своего старика в макушку.
В отличие от мамы,
он сильно сдал. Болезнь сделала своё дело. Морщины стали глубже, кожа более
сухой, лысина почти полностью атаковала его голову. Руки скрючились и немного
подрагивали. Седьмой десяток всё же взял над ним верх, как бы он не старался
победить свои года.