Хотя не полностью сам Филя решился на театральное училище. Голос – налаженный инструмент, как рубанок, а выделываться, хватать воздух пустыми руками перед комиссией в театральном… Но невеста тогдашняя Клёнова Дарья побежала беззаботно на театральный, тогда Филя неотвязно за ней, тем более музыкальное училище он, пусть безответственный талант и попранные обязательства запоя, больше из-за нее бросил. Когда оставленный несбывшейся невестой Филя театральное училище окончил, скоро начались его актерские мытарства вопреки ожиданиям славы, достатка и утонченных наслаждений.
Манера игры Клёнова обнаруживалась какой-то оперной, выспренне он играл, что ли… Нет, пошлость в его игре не обозначалась, но он играл словно бы в баснословном античном театре. К немалому ужасу своему курсе на третьем уже театрального училища Филипп понял, что он по призванию, а исходя из Платоновых предсуществующих идей предзванию – актер древнегреческого театра. Маска задана, точнее, выдана, прикрывает лицо, а не кроится им. Игра – в тайне, за маской, под ней, там – театр. Зритель лишь мечтает о нем, надеется на него. Потому, осознал Филипп, сам он и болтается между театром драматическим и оперным.
Пусть в опере нет явной маски, в ней есть нарочитый грим и маска вокальная мимическая, удобная для извлечения полнокровного звука. То есть неповторимый звук таится и рождается за ничего лично не выражающей профессиональной гримасой.
Оперетта и мюзикл Филиппу претили. В детстве, также под лебяжьим влиянием бабушки, он боготворил оперетту, млел от опереточных арий. Мистер Икс утвердился попросту его героем. Наверное, в глубине души Филя был опереточным актером, в детстве-то виднее, но теперь ему сделалось боготворить оперетту зазорно. Хотя нет, тут дело нащупывалось тоньше: Филя чувствовал себя опереточным героем вживе, он не мог сверх того и играть опереточного героя! Он тщательно скрывал от психиатров на диспансеризациях, что в истинном развороте считает себя Мистером Иксом. Психиатры подозревали неладное, пристально вглядывались в Филю, как вглядывались в него Парамонов и Настов, когда он вдохновлял их на пьянку, смекали, что что-то такое, небезынтересное для них, он утаивает, но не могли его расколоть на главное: он вешал им на уши, что у него депрессия, навязчивые идеи, мания преследования, патологические сны… но они ведь понимали, что он гонит им тюльку косяком, что все его жалобы – полная туфта в сравнении с главным, основным, что́ как раз для них захватывающе интересно, но до чего он их, профессионалов по части этого основного, надменно и насмешливо не допускает.