Убираю с ее щеки прилипшую прядь
ярко-розовых волос, уже буквально лбом касаясь ее головы, ощущая
жар ее тела, презирая Цукермана и…
— А я вот морковку проредила! —
Приземляет меня посторонний голос. Поворачиваем с Пинкодиком головы
к открытой двери. У порога стоит моя бабуля с пучком морковки в
руке. Теперь ясно, почему дом был не заперт. Она снова явилась в
теплице поковыряться. — По-корейски хочу сделать.
Будете?
— Ба! Я голый!
— Я вижу, — невозмутимо отвечает она.
— Подрос-то как. И стручок вымахал.
Пинкодик пофыркивает куда-то мне в
плечо, отвернувшись от бабули, а та продолжает:
— Девочку-то раздень. Что ж ты ее
одетую купаешь? — И закрывает дверь, бурча напоследок: — Как дети
малые, ей-богу… Еще и трусишки у порога бросил… Беда с этой
молодежью…
Только когда стихает ее ворчание, я
замечаю, что прижимаю Пинкодика к себе. Мою маленькую, как пинкод
от карты, девочку. Взбалмошную, дикую и донельзя наивную. И сейчас
она не отталкивает меня. Бери и целуй!
— Вась, — шепчу ее имя, как когда-то,
губами прильнув к ее мокрым волосам, — он тебя не
заслуживает.
— Оставь эту ботву при себе, Арс, —
отвечает она, тоже назвав меня, как в старые добрые.
Только почему-то в груди колет. Не
получается у нас сократить с каждым днем увеличивающееся между нами
расстояние. Ведь оно размером с пропасть. А тот хлипкий мостик, что
однажды нам удалось построить, не выдержал даже легкого
ветерка.
— Я заставлю его страдать и фанатеть
от меня. Не с тобой, значит — без тебя.
Без меня — значит без контроля. Не
вернулся бы я на день раньше, и ты уже размазывала бы по щекам
горькие слезы, а Борзый заряжал бы мое ружье с целью прострелить им
мой же зад. Ведь я взялся нести за тебя ответственность. Если хоть
один ублюдок тебя пальцем тронет, шкуру спустят сначала с меня, а
уже потом с него.
— Учти, Арсюшенька, — говорила мне
Ульяна Филипповна, дорогая мама Пинкодика, — Васька у меня
неваляшка. Если какой гад похотливо глянет — смело зубы выбивай.
Скажешь, я разрешила.
И что на выхлопе? Тому гаду, который
не только похотливо глянул, но и совратил эту неваляшку, я и зубы
целыми оставил, и репутацию, и свободу. А его не мешало бы
подвесить за одно место.
Пинкодик отстраняется от меня,
поднимает лицо и прямолинейно спрашивает:
— Так ты поможешь мне?
— Помогу, — отвечаю
непроницаемо.