— Нет конечно, это неравные соперники. — Филия скривилась, когда
она невольно вспомнила ужасы своего детства.
— Именно! Вот мы и защищаем слабых, чтобы уникальные цивилизации
не пали под жадным до власти натиском взрослых миров.
Филия приблизила изображение планеты и над ней появились
быстролетящие строчки текста. Она прокручивала тот самый первый
разговор в уме тысячи раз. Тысячи миров, у которых они, а позже и
она сама принимала роды. Тысячи миров, для которых она была
незримым наставником. Тысячи лет прошли после смерти учителя, а она
всё ещё сомневалась — стоило ли вмешиваться и навязывать мирам
видение Учителя?
Мартовская полночь близилась, и во Дворец Создания стали
прибывать главы пантеонов Союза миров Галактики. По огромному
величественному залу, сотней метров в длину, высоченному прямо в
скале, разносилось тихое эхо разговоров, все усаживались на свои
места вокруг огромной голограммы. Кто-то ел и пил, беря закуски и
напитки со стола. На их уровне существа, которые для своих миров
уже являлись богами, не требовалось пищи, скорее, чисто
эстетическое наслаждение и напоминание самим себе, какими они были
в начале детства, и звон бокалов, слова и смех разносились по залу,
возносясь к скрытому за плотным, синеватым туманом, потолку.
Пока Филия читала быстро пробегающие строки донесения агентов из
нового мира, она вспомнила первый раз, когда встретила Учителя.
Филия жила в жестоком мире, который страдал от всепланетных
войн, пандемии, и, не успев даже выйти в космос, столкнулся с
инопланетной цивилизацией, которой чужды были сострадание и
доброта. Никогда не зная своих родителей, растя на улице, выживая в
ужасы войны, каждый день предполагая, что он последний — или
смерть, или что хуже — рабство у инопланетян. Но в один зимний день
всё изменилось — на планету прибыл Учитель со своей армией
последователей. Дав битву захватчикам на орбите, он лично
спустился, зачищая улицы уставших от насилия и жестокости городов.
Там они и встретились. Она, маленькая, чумазая и испуганная девочка
с пронзительно синими глазами, пытающаяся выжить в безумии войны и
он — старый, высокий и худой, в простом сером балахоне, идущий по
улице, словно хозяин. И безумно одинокий, единственный, несущий
бремя собственной идеи. Он нашёл её прячущуюся за автомобилем,
наклонился, откинув глубокий капюшон, улыбнулся одними лишь серыми,
уставшими глазами, протянул руку и сказал бархатистым, отеческим
голосом: