То, что это была моя мать я ничуть не сомневался. Лишь только я
ее увидел, в голове всплыли знакомые образы, и я ее узнал. При виде
ее по жилам приятным теплом разлились эндорфины. В той жизни
родителей я не знал. В детдоме вырос. А теперь вот самому
интересно. Как это… Иметь семью в детстве. Хотя какое детство? Лоб
ужу семнадцати лет (раз закончил десятый, значит, столько мне) под
метр восемдесят вымахал. Ну лучше поздно, чем никогда и ни с
кем.
Мать удивленно вскинула тонкие дуги бровей:
— Андрюша? А ты почему так рано? Случилось чего?
— Все нормально, мам (мне почему-то было приятно ее так
называть, хотя фактически, она не моя мать, а лишь моего
биологического тела). — Устал просто…
— Все ясно, — вздохнула она. — Опять тебя Быков со своими
дружками доставал? Эх… Ну в кого ты у меня такой тихоня? Друзей бы
завел, глядишь, в обиду тебя не дали…
— У меня что? Нет друзей?
— А ты, будто не знаешь, — мать посмотрела на меня с укоризной.
— Сидишь дома целыми днями, как сыч, да в книжки пялишься. Ну хоть
толк будет с этих книг и то ладно. Вот поступишь в медицинский,
комнату в общежитии дадут, стипендия будет. И мне легче станет.
Я разулся и очутился в крошечной двушке с потертыми высохшими
обоями из красноватой бумаги и старой мебелью югославской
полировки. Здесь нельзя было заблудиться, и я сразу нырнул в ванную
вымыть руки.
Крашенные в общажно-синий цвет стены ванной оказались лишены
кафеля. С побеленного потолка грустно свисала лампочка на черном
проводе, измазанным высохшими каплями известки.
Медный потемневший кран натужно заскрипел, выдавая порцию воды.
Да-а… Небогато мы живем.
Я вышел из ванной и направился на кухню. Деревянное окно открыто
и в воздухе летали хлопья тополиного пуха. Они перекатывались по
столешнице старинного буфета дореволюционных времен. Я уселся за
стол, накрытый потрескавшейся клеенкой в зеленую клетку.
— Есть будешь? — не дожидаясь моего ответа, мать плеснула в
тарелку красного еще дымящегося борща с запахом наваристой говядины
и чеснока. Достала из неказистого ЗИЛовского холодильника с
выпуклой дверцей, больше напоминавшего капсулу криосна, кусок
замерзшего сала и порезала на затертой почти до дыр разделочной
доске. Борщ и сало… Я чуть слюной не подавился. Еще бы пятьдесят
грамм холодненькой. Но, не надо забывать, что я вчерашний школьник.
Да еще и советский.