В гавани сонно шептал ветер, стелился над угольно-черным
пожарищем, петлял между остовов прогоревших зданий, скидывал
хвостом золу и прах сотен погибших в безжизненную серую воду.
Этот прах, невесомая пыль, пачкал ботинки, ластился к ним,
словно всеми забытый, брошенный пес. Никто не отличил бы его от
песка.
Никто, кроме Шерон.
Впрочем, Тэо уже давно не думал о том, по чему или кому ходит в
последние дни. И сейчас смотрел лишь на горизонт, туда, где только
его золотистые глаза различали две едва заметные точки.
Два корабля. Один уходил из Треттини, другой же, вопреки всякой
логике любого разумного существа, плыл к городу. О втором Тэо
совсем ничего не ведал, а вот о первом мог бы рассказать
многое.
О том, как благодаря Мильвио его нашли и оплатили. О том, кто
теперь уходит на нем и как трудно его было отпустить. «Радостный
мир»... Мьи уплывала в Алагорию, а затем дальше на восток. В земли,
где нет войны и куда зараза Темного Наездника пока еще не доползла.
Быть может, в Нейкскую марку или Лоскутное королевство.
Попрощавшись с ней, Пружина ощутил странную пустоту, словно он
лишился части себя. Утешало лишь осознание — он поступил
правильно.
Отпустил. Не пошел с ней, и теперь Мьи ничто не угрожает.
Он не хотел думать о будущем. О том, что их всех ждет, пускай и
на разных краях мира. Когда-то, еще до Туманного леса, Мильвио
сказал ему о живучести надежды. Что она будет существовать в
некоторых сердцах, даже если погаснет солнце и смерть станет дышать
в затылок.
— Это глупо, Фламинго, — скривилась тогда Лавиани, слышавшая их
беседу. — Цепляться за мечты.
— Они дают силы. И мечта, и надежда.
— Мне не дали ничего. Лишь разочаровали. Почти уничтожили.
Только наивные юнцы цепляются за такое.
Мильвио развел руками:
— Ты не можешь отрицать, что они даруют шанс не сойти с ума и
двигаться дальше.
Сойка сплюнула выражая презрение к озвученному, но в спор не
полезла. Она не из людей, признающих чужие утверждения, даже если в
глубине души и считают, что собеседник совершенно прав.
Корабль скрылся, растворился между небом и морем, и Тэо, тяжело
вздохнув, пошел вдоль берега. Четыре конных гвардейца, выделенных
герцогом, чуть помешкав, чтобы акробат в очередной раз не обратил
на них внимания, пустили лошадей шагом.
Эскорт не мешал, хотя Тэо считал его лишним. Но так правитель
показывал, что ценит единственного асторэ в своей стране, и,
кажется, ему это сопровождение было гораздо важнее, чем
Пружине.