Я дотянул до ближайшей деревни и отыскал первого попавшегося лекаря. Старик, не произнося ни звука, пропустил меня внутрь. Он с опаской огляделся по сторонам, закрывая дверь. Понимая меня без слов. Не лучшая идея рассказывать окружающим, в каком состоянии их правитель.
Неделю я пролежал на животе, щекой протирая пыльный тюфяк под кряхтение заботливого мужичка, пока он менял дурно пахнущие припарки. Спина нещадно ныла, и кости срастались, погружая в жаркий омут боли. Меня снова и снова кидало в бездну, и я, кажется, опять слышал тот страшный хруст.
Я впитывал не только мазь от целителя, но и нравоучения, которыми и сам себе надоел. Он в сотый раз говорил, что подпускать к крыльям никого нельзя. Как я так мог подставиться? Как разрешил врагу подойти со спины к самому уязвимому месту любого азора? Я упорно молчал. Не говорить же ему, что это сделала моя жена. Пусть и ненавидящая меня.
Что ж, дорогая, это взаимно.
Когда раны на спине затянулись, а крылья окрепли, я поблагодарил старика и отправился домой.
Там меня уже ждали. Очень ждали. Незаконченная коронация, суд над предателем и многие другие дела навалились снежным комом.
Родители Элис даже не пытались узнать, где их дочь. Боль, что я видел в их глазах, являлась самым большим наказанием. Я ведь был вправе ее убить. Скорее всего, именно так они и подумали. Все так решили, когда я вернулся один. А я не спешил никого переубеждать и рассказывать реальную историю. Все равно скоро я ее найду, и Элис исчезнет навсегда, делая их предположения правдой.
Коронация прошла сразу же по моему возвращению. Место по правую руку пустовало. Я старался не обращать на это внимания. Условие я выполнил — свадьба состоялась. А смерть жены, равно, как и ее отсутствие, никого не должна волновать. Никого, кроме меня.
Но почему глаза ищут рыжий блеск волос и задорные веснушки?
Весь ритуал я провел, словно в трансе. Лишь когда голова почувствовала тяжесть короны, я ощутил и ответственность. За свою семью, за свой народ, за любое решение, которое мне предстоит принять.
Теперь я король! И я верну себе гордость и самоуважение, которые разбились о землю где-то в диком лесу.
По завершении коронации был пир, который не принес радости никому. Играла громкая музыка, а столы ломились от еды. Друзья больше не шутили, лишь постоянно подливали мне вино в бокал, а я послушно пил. Я видел в их глазах жалость, что меня жутко раздражало. Но я ничего не мог сделать.