На закате выскользнула Астейн из усадьбы, из-за богатого стола, что повелел накрыть Игнлвальд в честь эльфов. Девушка устремилась к Серебряному ручью – хотела посидеть в одиночестве, унять бешеное сердцебиение и погасить внезапный жар, что огненной лавой растекался в груди. Да только вместо привычного журчания слышала она его бархатный голос и смех, а в искристой воде видела его глаза.
– А я думаю, куда это сбежала наша юная хозяйка, – вдуг раздалось у нее за спиной.
Да, это был он, Ульвейн Вороново Крыло. Стоял и смотрел на нее. Что прочла Астейн в его взгляде? То была удивительная нежность. Еще никто так не смотрел на нее.
– Зачем ты здесь? – спросила она, преодолев внезапную дурноту и слабость.
– А без тебя там скучно.
– Какое ж от меня веселье? – Девушка едва смогла заставить себя отвести от него взгляд и пожать плечами. – Я ж все больше молчу…
– Так давай вместе помолчим.
И они молчали. И лишь Сербярный ручей да древние сосны видели, как коснулись губы эльфа губ дочери Ингвальда. Для поцелуев слова не нужны.
Потом он приходил снова и снова, уже без всякой торговой надобности. В заранее условленном месте эльф оказывался всегда раньше Астейн, а после исчезал, скрываясь во влажных лесных тенях.
Слишком мало боги отвели им времени – как один миг пронеслись дни от праздника Первого Колоска до наступления снежных великанов. Ульвейн уговаривал ее уйти с ним, резонно замечая, что Ингвальд никогда не даст согласия на их брак. Но открытому сердцу девушки в тягость были и тайные встречи, и затянувшийся обман. Она верила в свое право на выбор.
На илистом дне памяти навсегда остались занесенный снегом старый амбар, запах сена, бархатное тепло кожи эльфа и сладкий аромат губ – призрачные следы преступной любви. Многие годы минули, много воды утекло с тех пор, но частенько приходили ночи, когда выносило приливом предательских воспоминаний бледное перекошенное лицо брата и сверкающий меч в руках отца, тогда просыпалась Астейн с криком на устах. Боль с годами не притупилась, и тело сводило потливой судорогой: Ульвейн бежал, а она осталась, хладной скалой приняв удар кипучей волны отцовской ярости.
Гнев отца явился для Астейн полной неожиданностью, как снежный буран в середине лета. Полагая себя свободной, она наивно думала, что может сама выбрать того, кому дарить любовь. Ингвальд считал иначе: привыкнув командовать дружиной, он желал командовать и детьми. А как Ингвальд-купец гордился свободой земляков! С каким презрением отзывался о кланах южных нордеров! «Не родился еще в предгорьях Белого Хребта тот нордер, кто добровольно повесит себе на шею короля! Нет у нас более братьев, ибо не стало у них былой гордости!» – так с горечью отзывался он о тех, кто по ту сторону Седого моря на совете кланов избрал королем Хенделана Лиса. Увы, его представления о свободе не касались семьи.