Ориентирование в палаточном лагере тоже было делом не из лёгких и приводило подчас к забавным ситуациям. Все палатки были одинаковые и располагались в три ряда вдоль протяжённой передней линейки. Такое единообразие чрезвычайно затрудняло для вновь прибывших поиск своей палатки. Например, мне как-то раз после ужина, когда уже стемнело, надо было пойти за чаем к кухням, расположенным несколько в стороне. Это не составило большого труда, так как кухни были ярко освещены. Но по пути обратно я никак не мог найти свою палатку и несколько раз попадал по ошибке в чужие, нарываясь на ругань их обитателей, улёгшихся к тому времени спать.
Пробыли мы в Марьиной роще примерно полтора месяца, после чего произошёл новый поворот в наших судьбах. С некоторых пор в лагерь стали наведываться представители из разных училищ для набора кандидатов в курсанты. Причём наши пожелания этих вербовщиков абсолютно не интересовали. Они просто отсчитывали необходимое им количество людей на утреннем построении и увозили в свои учебные заведения. Это, конечно, нас не очень устраивало. Тем более что среди нас были и те, кто вообще не хотел поступать ни в какие училища. Так, например, такой же призывник, как я, Алякринский, в то время, когда мы с ним, попеременно работая ложками, вычерпывали из котелка положенную нам порцию перлового супа с красной рыбой или горохового пюре, искренне негодовал по поводу происходящего:
– Окончить училище – это значит всю жизнь быть кадровым военным. А я не хочу быть военным! Я подам рапорт, чтобы меня перевели в маршевую роту простым солдатом.
И он таки осуществил своё намерение, и через некоторое время явился к нам прощаться перед отправкой на фронт, обмундированный во всё новое. Как-то сложилась судьба этого романтика, не пожелавшего “всю жизнь” быть кадровым военным?
А нам пришлось придумывать способ, чтобы влиять на неугодную нам процедуру. В нашей палатке был один солдат, который числился писарем при штабе батальона. Он стал нам сообщать, из каких училищ прибывали вербовщики, а мы старались воздерживаться от набора в неугодные нам учебные заведения. Я, следуя детскому увлечению химией, мечтал попасть в училище, готовившее командиров химзащиты.
Если бы я знал, какое незавидное положение занимали офицеры химзащиты в войсках во время войны, то, наверное, не стремился посвятить себя этой профессии. Помню, когда я уже попал на фронт, был у нас в батальоне начальник химслужбы – старший лейтенант. Всё его хозяйство находилось где-то в обозе. Как наименее занятый своими прямыми обязанностями, он попеременно с начфином дежурил по батальону. Все его считали бездельником, хотя это была не его вина, а, скорее, беда. Один лишь раз за всю войну он вдруг оказался в центре всеобщего внимания, когда летом 1944 года прошёл слух, что немцы собираются применить химическое оружие. Тогда он ходил по подразделениям гоголем, проводил инструктажи, руководил завозом противогазов, противоипритных пакетов и прочего “реквизита”. И казалось, вероятность химической войны его очень устраивала. Но тогда в запасном полку я не представлял себе всего этого.