Лицо врача сейчас не выражало никаких эмоций, зато медсестра улыбнулась, как будто это она возрождалась к жизни вместе с Изой.
– Сколько вам лет?
Она хотела сказать: тридцать девять. Нечеловеческое, безуспешное усилие. Пришлось опять судорожно хватать воздух. Тридцать девять. Думал ли кто-нибудь когда-либо над тем, насколько трудны для произношения польские числительные? Она бы предпочла, чтобы ей было сорок, а еще лучше сто. Это так легко выговорить.
– Ри… ца… – в очередной раз уподобилась рыбе. У нее болело горло, что существенно осложняло дело. Раскашлялась. Только сейчас ощутила страшную боль внизу живота. Намного больнее, чем при родах. Как будто вместо внутренностей у нее была дыра.
– Где вы живете?
– Чер-нов-ско-го, 2, – ответила она на одном дыхании, уже без рыбьих заглатываний воздуха, и поняла, что правильное дыхание очень важно. – Черновского, – хрипло, но триумфально повторила она.
Доктор оценил ее старания. Усы его были в остатках чего-то белого, вроде сахарной пудры.
– Вы понимаете, где находитесь?
Она осмотрелась. Преобладание белого цвета. Металлическая кровать, аппаратура, к которой она подключена.
– Больница?
– Что вы помните?
Перед глазами опять поплыл туман, из которого появилось лицо женщины. Когда-то они были подругами. Ей казалось, что она вот-вот задохнется. Горло сжалось. Ей было знакомо это чувство, это был смертельный страх. Последнее, что запомнилось. «И кто-то будет вечно гореть теперь в аду». Язык онемел. Она опять не могла вымолвить ни слова.
– Тахикардия сто сорок, аритмия! – крикнул врач медсестрам, кивая на монитор. – Давление сто восемьдесят на сто десять!
Иза в отчаянии схватила его за руку. Кажется, она нечаянно вырвала катетер, так как почувствовала укол, но боль не имела значения. Она хватала воздух, любой ценой стараясь что-то сказать.
– Люция, – прохрипела она по слогам. – В меня стреляла Люция Ланге. Помню барабан ре-воль-вера.
Она откинулась на подушку и закрыла глаза. Монитор пищал как сумасшедший. Сердце стучало все быстрее. В голове пульсировало. Она чувствовала бешеный страх у себя в груди.
– Изоптин, сороковка! – распорядился врач.
Страх заметно уменьшился, сердечный ритм замедлился.
– Давление сто шестьдесят на сто, пульс сто, – услышала она.
Ее глаза были открыты, она всматривалась в ручку тумбочки. Доктор вытер себе пот со лба, на усах его уже не было сахарной пудры.