– Товарищ Иванов! Ты когда последний раз ноги мыл?
– На Эбро, товарищ Журавлев, на Эбро, – отшучивается нескладный, с клыком во рту, инструктор-пулеметчик Иванов, – форсировали Эбро вплавь, вот и пришлось не только разуться, но и раздеться.
– Сейчас же мыться, – супит брови похудевший, измотавшийся Борис.
…А ла плая… а ла плая (на пляж!), – несется многоголосый саркастический хохот-крик. И, устроившийся было тут же за бараком оправляться боец, покорно поднимает уже опущенные штаны, и плетется к морю – к многокилометровой траншее-уборной.
Пляж этот, донельзя загаженный и пахучий, мы именуем – «Авеню Даладье». Это в отместку за «помощь» Испанской Республике, за «радушный» и «теплый» прием защитников демократии, за куски хлеба[7], которые в первые дни забрасывали в загоны[8] из грузовиков, за холод и за вшей.
Но есть в этой издевке и неуловимый трагизм. Как далеко в прошлом улыбающиеся, обнимающие друг друга победители, вожди победившего Народного фронта Даладье, Леон Блюм, Морис Торез! Медовый месяц альянса демократии. Клятвы в верности. Как далеко Париж нашей, моей молодости. Незабываемый, бурливший, кипевший, мечтавший народный Париж.
Народного фронта больше нет. Он рушится там, в покинутой всеми, окруженной врагами Испанской Республике. Ее дни сейчас сочтены[9]. Автомобильный радиоприемник, тайком водворенный в электрифицированном, примерном, образцовом бараке латышской роты, доносит нам ее предсмертные конвульсии. Уже клубится в межпартийной драке иссушенная трехлетним горем-страданиями испанская земля. Последний островок борющейся демократии. И это – страшно.
Рухнет эта спайка и у нас, если мы не будем бороться. Давно идет «шапочный разбор». Устраиваются ведь некоторые! И наш загон-отсек покидают счастливчики. Советники-интербригадовцы латыши Ратниек, Вецгайлис… За ними мой комбриг Рудольф Лацис. Торопливо жмет руку: «Прощай, начальник штаба!». Они из «большой деревни». Их наконец-то вызволили.
Мы рады за них и немного завидуем. И продолжаем борьбу. А по углам шипят недовольные: «Вот сколько лет боролись, добивались, кровь проливали, а сейчас сиди. Все коммунисты виноваты!».
Друзья расходятся по узким национальным группкам. Залезают в национальные домики-улитки. Не прочь поворчать: «Опять эти эгоисты-немцы доски стянули, только-только на них нацелились!».