— Начинаю думать, что ты прав, Марко.
Пожалуй, дружбы между вами и правда никогда не будет.
— Невосполнимая потеря! — съязвила
я.
Мне показалось, каганёнка
по-настоящему злит моё нежелание вступать в перепалки. До
происшествия на «арене» его насмешки уже не были такими ядовитыми,
как сейчас. Что ж, я приготовила заключительную «ловушку», после
которой буду игнорировать его по-настоящему — не стану даже
кланяться! Собственно, это не совсем ловушка, а скорее демонстрация
моего превосходства — ведь именно это бесит каганёнка больше всего.
Главное, чтобы всё получилось естествено и как бы случайно.
Охота была жаркой. Каганёнок
превзошёл себя в ловкости, собственноручно поразив стрелами самца
кабана и самку клыкастой косули. А в промежутках между «расстрелом»
животных без устали сыпал насмешками, отмечая, как при виде
пролитой крови якобы бледнеет моё и без того белое лицо, спрашивал,
в состоянии ли я ещё держаться в седле после увиденного, и,
передразнивая мой жест, крутил возле глаз согнутыми пальцами,
изображая, как моё нежное сердце рыдает от происходящей жестокости.
Я отвечала на колкости блуждающей улыбкой, дожидаясь подходящего
момента. И он наступил.
В поисках места для привала, прежде
чем отправиться обратно в Астай, мы оказались недалеко от обрыва,
где росло дерево, с которого я снимала Хедвиг. Рано или поздно мы
должны были к нему выйти — дорога в столицу проходила у подножия
горы, и я вскинула голову, собираясь, наконец, отыграться за все
издёвки. Но Очир чуть всё не испортил. Ни с того ни с сего бросив в
меня замшелой веткой, он глумливо поинтересовался:
— Как твой кречет, сэму? Ещё не
околел?
— А как твой нос, Очир? — не
раздумывая, огрызнулась я. — Уже сросся? Неудивительно, что вся
добыча на этой охоте досталась не тебе — как бы ты рассмотрел дичь
своим затёкшим глазом?
Побои, полученные моим обидчиком на
пиру, ещё были заметны, а напоминание о них — явно болезненно.
Процедив ругательство, он яростно развернул коня, собираясь
налететь на меня, но Шона, бросившись наперерез, схватил коня Очира
под узцы и остановил его. Неприглядное лицо страшилы стало
угрожающим.
— Как ты смеешь касаться моего
Батыра, сын шлюхи? — прошипел он и хлестнул Шону плетью, которую
держал в руке.
И меня понесло... Посеревший от
ярости Шона только успел выпустить узду и схватиться за саблю, а я,
ткнув пятками Хуяга, уже подлетела к Очиру и с размаху шарахнула
ему кулаком в нос. Тот завопил так, что Хуяг взвился на дыбы и чуть
не выбросил меня из седла. Только это и помешало мне залепить уроду
ещё раз. С кулаками я ещё ни на кого не бросалась, и, кажется,
привела всех, включая Шону, в не меньший ступор, чем когда пела
«Хафанана куканелла».