У меня внезапно вырвался нервный смешок: и что бы тогда
произошло? Что бы случилось, если бы время полетело вдвое,
вдесятеро быстрее? Я бы быстро состарилась, сгорбилась, и меня
вышвырнули бы просить милостыню к местному храму — а там, глядишь,
подобрали бы в приют, чтобы я не замёрзла на улице. Чудесная жизнь
и возвращение в обитель бога Солнца на этой грешной земле, ничего
не скажешь. Всё-таки как некстати мне вздумалось забираться на эту
проклятую стену, ведь жила же я как-то все эти месяцы и почти не
вспоминала ни о матушке Евраксии, ни о родителях, ни о магическом
даре, будь он неладен!
Дар. Что это за дар, если не знаешь, как с ним обращаться? Дай
конюшему карту звёздного неба или микроскоп — драгоценные предметы
академиков и волшебников, стоящие непомерных денег, — он только
удивится и скажет: «Да на что это мне?» А на что мне светлый дар
магии? Если бы с его помощью можно было отдраить кастрюли или
выпечь хлеба, или сделать так, чтобы у каждого, кто желает
развлечься с юной девушкой, вырастали бы козлиные рога и хвост!
Я думала, что неприятности этого утра закончились и можно
притулиться с краю одного из пустых столов, плеснув в кружку
горячего чая и отломив от вчерашней краюшки ржаного хлеба, но не
тут-то было. Кьяра, уже красная и свирепая, налетев на меня вслед
за хозяином, больно оттаскала за косу и осыпала оплеухами. Она была
очень сильной тёткой, и вырваться из её мускулистых рук, привыкших
к неподъёмным чанам с водой и огромным кастрюлям, мне было не под
силу. Я только пыталась закрывать лицо, чтобы к вечеру не быть в
«неподобающем виде» с фингалом под глазом или ссадиной на щеке.
— … дармоедка проклятущая! — выдохлась она, выпуская меня и
решительно направляясь в каморку.
Я закрыла уши, чтобы не слышать ни визга Рамины, ни вновь
разгоравшейся ругани. У меня горело лицо и дрожало всё изнутри.
Дар. Может быть, я просто вообразила, будто он у меня есть? Я ведь
не могу произвести ни огненного шара, чтобы спалить это ненавистное
заведение, ни молнии, чтобы засадить её Кьяре прямо в лоб, да так,
чтобы у неё перекосило всё лицо и язык отнялся. Навсегда. Как это
случилось с Уной.
Тихая Уна размеренно скоблила доски стола тупым лезвием. Она не
терпела ни пятнышек, ни малейшего мусора на полу — должно быть,
поэтому её никогда не били и не называли дармоедкой. А скорее
всего, не срывали на ней злость потому, что Уна была немой.
Неинтересно орать на того, кто не заплачет и не запричитает в
ответ, это ведь всё равно, что лить вино в серый песок. В войну,
семнадцать лет назад, боевая молния какого-то мага задела её лицо,
необратимо повредив нервы и лишив дара речи.