– Виталю уже арестовали? – озабоченно спросил Митрич.
– На свободе пока, – сказал Добродеев. – За что его арестовывать?
– Ну как же! Его же театр… да и репутация у него мама не горюй! А если это он придумал с фосфором, для пущего эффекта, а все пошло не так? Нет, я ничего не хочу сказать, но ведь это Виталя!
Добродеев и Монах переглянулись.
– Вряд ли, – сказал Добродеев с сомнением. – Не дурак же он полный…
Фраза осталась неоконченной и повисла в воздухе. Репутация у режиссера была подмоченной и печально известной, и никто не поручился бы, что до такой степени не дурак. Кто способен измерить степень дурости?
– А помнишь, как он ходил по городу босиком в венке и ночной рубашке?
– В тоге, а не рубашке. Тогда их оштрафовали за драку на премьере «Нерона» и сняли спектакль.
– А дудел в трубу на площади?
– Ну да, изображал глашатая, зазывал на «Двенадцатую ночь». Было.
– Можно, я скажу, – встрял в поток воспоминаний Монах. – Фосфор – это серьезно, это смертельный номер. Вербицкий – хулиган и творческая натура, но не идиот, и я никогда не поверю, что он устроил факел из собственного актера. Фосфор – это отвратительная вонючая дрянь, которая воспламеняется на воздухе, и черта с два потушишь. Хорошо, что выскочил тот парень с огнетушителем, а то были бы еще жертвы. Мы с тобой, Леша, в том числе.
– Ты считаешь, что это была не случайность?
– Если я прав и это все-таки фосфор… Господи, да какая случайность! Его нужно было где-то достать, развести, облить… тигриную шкуру или что там… не знаю, рассчитать, чтобы полыхнуло на публике. Понимаешь, что страшно: тот, кто это придумал, устроил зрелище! И какова ирония: идет «проклятая пьеса», а по ходу врезан другой спектакль, тоже проклятый, поставленный психом-убийцей. Театр в театре… кстати, любимый драматургический прием во времена Шекспира.
– Подожди, Христофорыч, ты хочешь сказать, что это заранее спланированное убийство?
– Хотел бы я ошибаться, – мрачно ответил Монах.
– Как-то не верится… – покрутил головой Добродеев. – Кому он мешал?
– Петя Звягильский был хорошим человеком, я знал его лет двадцать. Общительный, сердечный… пил, правда. А голос какой! – Митрич промокнул глаза полотенцем. – Горе-то какое, вот так сгореть почем зря…
– Он не сгорел, – сказал Добродеев, – у него случился обширный инфаркт, и вряд ли он понял, что происходит.