Митрич убежал обслуживать новых клиентов, Монах и Добродеев остались одни.
– И знаешь, что самое интересное, Христофорыч? Ты не поверишь!
– Что?
– Виталя собирается повторить премьеру! – выпалил Добродеев. – Через две недели.
– А кто же будет Макбетом?
– А как, по-твоему? Ни один актер не согласился, сам понимаешь.
– Вербицкий? Отчаянный парень. Как Шекспир в свое время.
– Вот именно! Я ему сказал, что он искушает судьбу, а он говорит, что всегда держал судьбу за хвост и посмотрим, кто кого. Мол, не привык отступать.
– Достойно уважения. А коллектив не взбунтуется?
– Да они на него молятся, он для них гуру. А вообще, он везунчик, ему все сходит с рук.
– Связи?
– Дамы-функционеры питают к нему слабость… Ты же его видел! Спонсоры подкидывают. Он каменным лбом прошибает рутину, скандалит, валяет дурака, опошляет классику, но личность! Личность, Христофорыч. Безбашенная, но творческая. Знакомством с ним страшно гордятся.
– В каких вы отношениях?
– В самых. Что надо? – На лице Добродеева определилось выражение настороженности и любопытства.
– Я хотел бы посмотреть гримерку Звягильского. Можешь устроить?
– Она опечатана. – Монах выразительно шевельнул бровью, и Добродеев сказал после легкой заминки: – Решим, Христофорыч. Кстати, я дал в «Лошадь» материалец о Молодежном, хочешь взглянуть? – Он вытащил из папки листки с машинописным текстом.
Монах углубился в чтение. Статья была подписана уже известным читателю псевдонимом Лео Глюк, и там было намешано всего, разве только на сей раз обошлось без пришельцев. Другими словами, там было всякой твари по паре, как любит говорить друг детства Монаха Жорик Шумейко. А именно: история «проклятой пьесы», начиная с премьеры в семнадцатом веке; подробный перечень жертв среди актеров, посмевших покуситься; ведьмовство, мистика, «дьяволов огонь»; гром небесный, а также невидимая шаровая молния из параллельного пространства. А также много хороших слов о Пете Звягильском, которого автор хорошо знал, мир праху его. Материал был, что называется, пальчики оближешь. Он взрывал серые будни, бил в набат, заставлял вспомнить всякие дикие истории, имевшие место в жизни каждого горожанина – из тех, что пересказывают шепотом, оглядываясь при этом на темные окна.
– Хорошо, Леша. Красиво, – похвалил Монах и положил листки на стол.