При выходе из кареты король оперся на руку дона Хуана д’Агилара, который первый поспешил встретить своего монарха. Заметив на лице старого солдата признаки печали, король с участием спросил, здоров ли он. Дон Хуан, услышав желание короля узнать об управлении провинцией, попытался было высказать некоторые факты относительно настоящего положения дел в Пампелуне, но Филипп слушал его с таким беспокойством, как будто опасался быть вовлеченным в важную и продолжительную беседу, и приход министра прервал разговор дон Хуана.
Король с благодарностью улыбнулся министру и поспешил отправиться в приготовленные покои для отдыха от зноя и утомительной дороги. Проходя по длинной галерее, которая вела в спальню, он заметил одного бедного францисканского монаха, который поднимался на цыпочках, чтобы посмотреть на него. Филипп, оставив министра и окружавших его придворных, подошел, поклонясь, к монаху, и попросил его благословения. Монах, покраснев от удовольствия и смущения, благословил его, и по всему собранию пробежал рокот одобрения. После благословения король всех Испаний и Индий отправился на отдых.
Граф де Лерма, принявший д’Агилара в присутствии короля с особенным почетом и ласковой улыбкой, вдруг принял совершенно холодное выражение, как статуя из мрамора. Дон Хуан с той же холодностью поклонился министру, и они расстались.
Через два часа во дворце все спали, только один министр занимался обдумыванием происшествий прошедшего дня. Чтобы составить о них ясное представление, он с особенным вниманием перечитывал подробные донесения, составленные очевидцами.
Во-первых, в этих донесениях говорилось о важной роли, какую играл коррехидор Хосе Кальсадо де-лас-Тальбас, человек опасный по своему характеру и по силе влияния на народ, который боготворил его, так что он в один и тот же день мог по своей воле возмутить его и укротить.
– Так, – сказал министр, подумав, – этого человека надо приблизить. Я неосмотрительно поступил, что вызвал его нетерпение и негодование. Надо во что бы то ни стало задобрить его…
Он открыл свою записную книжку и отметил: «Есть место старшего коррехидора в Толедо. Дать Хосе Кальсадо это место в ожидании лучшего».
Продолжая чтение донесений, которые, правда, по-разному объясняли причину восстания, он обнаружил, что первым зачинщиком был цирюльник Абен-Абу, по прозванию Гонгарельо, перекрещенный мавр, который громко и с оскорблением толковал полицейское объявление о приезде короля.