Но – и она снова вернулась к начатой мысли – оставшейся, недовольной части, той, в мозгах которой уже засела отравленная мысль об упразднении церкви, втолкованная ей протестантскими проповедниками, этой части буржуазии только того и надо, чтобы ею кто-то руководил, тот, у которого в руке меч. В случае нужды она поможет деньгами.
Вот две капли, которые не разлить. Будь прокляты Итальянские войны, они принесли постыдный мир и нищету. Никакого дохода, сплошь убытки, повлекшие разорение и обнищание южного дворянства, усадьбы которого разграблены солдатами, а деревни сожжены.
Денег, денег и еще раз денег! Вот чего они требуют. А где она их возьмет? Не у папы же в конце концов и не у Гизов. Вот если только потрясти церковников, уж больно они зажировали при покойном супруге, отхватили себе огромные богатства, владеют десятками бенефициев, в то время как ее мятежные южане голодают и скрипят зубами от злости, глядя на северные и центральные области, не испытывающие недостатка ни в чем под крылом королевской власти, под крышей святой церкви.
И опять церковь… Нет, положительно, вот единственный источник, который хотя бы на время утихомирит разбушевавшиеся страсти. Если, конечно, дело не дойдет до прямого вооруженного столкновения. Амбуаз – дело прошлое, тут они сами виноваты, за что и поплатились собственными головами, но как не допустить новой стычки между католиками и гугенотами? Те, последние, в общем-то, более мирные. Лишь бы Гиз по своей горячности не вздумал учинить какого-нибудь побоища, тогда к черту все планы о примирении, останется только готовиться к настоящей, открытой гражданской войне. Снова междоусобица… Ах, Гиз, только бы он не сотворил какую-нибудь глупость! Пожалуй, надо несколько приблизить его к себе, пусть будет под рукой, так спокойнее.
Вот о чем размышляла Екатерина Медичи в своем кабинете, сидя в кресле и задумчиво глядя на пылавшие в камине поленья вечером того дня, когда страсти в Пуасси несколько поутихли с тем, чтобы вновь разгореться в последующие дни.
В один из дней съезда в Париже у Центрального рынка на перекрестке улиц Тонельри, Монторгейль и Ла Фрумаджери собрались горожане, чтобы послушать какого-то монаха, который с помоста между Старым колодцем и Позорным столбом разглагольствовал по поводу того, о чем говорилось сейчас на съезде в Пуасси, а также о беспорядках и смутах, причиняемых гугенотами.