– Вот это уже будет самооборона…
Поднимаюсь, держась руками за угол стены – и, коротко размахнувшись, изо всех сил врезаю не ожидавшему удара толстяку между ног. И, пока он сгибается, открывая пасть для пронзительного вопля, добавляю сверху локтем по темени. Кто потом меня ударил, я уже не видел, потому что скорчился на полу, защищая от посыпавшихся ударов лицо. Один раз попытался подняться – и получил носком ботинка в живот. Решил больше не пытаться.
Веселье заканчивается тем, что меня рывком поднимает с поля фигура в камуфляже.
– Ты как, зёма? Живой?
– Не уверен. Нос цел?
– А?
– Нос, говорю, не сломан?
– Да нет, вроде. Кровищи только…
Оглядываю поле боя. Да, кровищи и впрямь хватает, что на мне, что на полу… За нас вступились те же четверо солдат, которые поднимали больного в нейрохирургическое отделение. Трое самых активных родичей лежат на полу, со скрученными руками, придавленные солдатскими «берцами». Один активно отплевывается, украшая бетонный пол приемного алыми пятнами и осколками выбитых зубов. Родня помоложе, не такая боеспособная, в количестве трех человек, прижата в угол, совместно с матерью семейства невесть откуда взявшимся охранником, поигрывающим дубинкой.
Мой друг толстяк привалился к стене, очумело водит головой по сторонам, явно не понимая, где находится. Я подхожу к нему, провожу рукой под носом, пачкая пальцы в крови, и размазываю по его физиономии.
– За это я тебя посажу, сука, – тихо, но отчетливо произношу я. – Сгниешь на зоне, жирная мразь, и никакие деньги тебе не помогут.
– Антон, прекрати! – Офелия, вооружившись неизвестно где взятым марлевым тампоном, смоченным, судя по запаху, перекисью водорода, поворачивает мое лицо к себе и начинает вытирать кровь. – Ты как? Голова?
– Нет, все нормально, кажется. Нос разбил…
– Что здесь происходит?
А вот и кавалерия. Два ОМОНовца и участковый. Вовремя, как всегда. После этого еще говорят, что «Скорая» долго едет…
* * *
Разбирательство заняло аж два часа. Один плюс – после всего этого аппетит пропал. Мы еще долго переругивались, объясняли что-то, подписывали массу каких-то бумаг. Михайловна хотела вообще снять меня с линии и оформить производственную травму на месте, на что я ответил отказом, боюсь – грубее, чем хотел; поэтому некоторое время мы потратили еще и на взаимное пререкание на повышенных тонах. В общем, написав с нашими кавказскими друзьями обоюдно обвиняющие заявления, мы разошлись. Предварительно, правда, участковый внимательно и безрезультатно осмотрел нашу машину на предмет завалявшегося или припрятанного бумажника.