Последнее, что успел сделать, прежде
чем сдаться заразе, с которой организм боролся с переменным
успехом, закрыть входную дверь на ключ. Потом опустился по стенке
на пол. Одна из самых радостных мыслей была донельзя злорадной и
абсолютно антигуманной. После перерождения я сожру труп своего
врага. Главное до той девочки в камере не добраться. Спасибо,
милая, без тебя вряд ли я смог все сделать. Даже после смерти
помогла. Стоп! Если я превращусь в мертвяка и сожру Цемента, то
эволюционирую. А, если смогу сломать дверь в камеру? Там же будет
для меня корм! И та девушка… Отчего-то именно это показалось в тот
момент важным. Самым важным.
И мысль набатом. Так нельзя!
Дотянулся до пистолета под мышкой,
ухватил удобную рукоять, потянул, но тот не поддавался. Видимо сил
совсем не осталось. Тяжелый, тяжелый, он и раньше пушинкой не был,
а теперь…
— Да, отцепись же ты, сука! —
прошипел, чуть не плача от бессилия.
Застрелиться я не успел.
[1] Младший научный сотрудник
В себя я пришел резко, разом, как
будто из омута вынырнул.
Открыл глаза и едва не заорал в голос
— по ним резануло светом, будь здоров, будто на электросварку
вблизи глянул, как ножом в каждый кольнули.
Следующее ощущение — холодно. Холод
жуткий, казалось, будто проморожена каждая клеточка организма.
Затем понимание, что одежда промокла насквозь. И как-то разом
заболело все: тянуло каждую мышцу, ломило кости, выворачивало
суставы. Еще голова тяжелая, тяжелая. В нее ударами сердца, будто
многотонным копром вколачивали железобетонную сваю.
Бдууум! Дуум! Бдуум!
Ощущения незабываемые и настолько же
болезненные. Может быть, и закричал или застонал, вот только
пересохшая глотка и растрескавшиеся губы могли издать чуть слышное
шипение. И набатом одно — живчик, мне нужен, чертов живчик!
Только в этот момент пришло понимание
окружающей реальности и осознание себя в ней. Вспомнил все, как тот
Шварценеггер. И где нахожусь, и Цемента, и уготованную мне судьбу,
и его кончину, и другой мир — Стикс.
Осторожно, осторожно чуть приоткрыл
глаза. Нет, все же свет слепил. И откуда его здесь столько? Помню
ведь, что в подземной тюрьме узкие и небольшие окна, почти у самого
потолка, заложенные лучшим стеклоблоком на свете — советским,
который сам по себе плохой проводник солнечных лучей.
Чуть приподняв голову с пола, смог
разглядеть, в какой стороне находился труп врага. У него точно
должно быть топливо, необходимое каждому выжившему в Улье. Вот
здесь и накрыла дикая радость — я жив! Я, мать вашу, живой! А,
значит, еще побарахтаемся!