Тури возвращался домой с лёгким
сердцем, ибо на празднике нашёл себе женщину – сильную и крепкую,
сведущую в породах и устройстве шахт, добрую нравом и
рассудительную, и к тому же хорошо понимающую в рунах, и её братьям
пришлась по душе его работа, так что они обещали замолвить за него
словечко перед их родителями.
Многие из них радовались,
возвращаясь, пока навстречу им не полетели страшные и скорбные
новости. Дварфы, уходя, разоряли малые посёлки, неспособные
противостоять их войску.
Ужас обнимал души возвращающихся
путников при виде разграбленных домов, где вместо радости поселился
плач. Тревога росла, и когда они увидели, что след войска уходит в
сторону от их места, в их душах зажглась надежда... которой не
суждено было сбыться.
Часть от большого войска дварфов,
отряд малый, чтобы стоять под стенами Города-под-горой, но
достаточный для посёлка, свернул в сторону их домов. Отца он нашёл
окровавленным в воротах их двора. У него было страшно рассечено
лицо, один глаз вытек, и правая рука отсутствовала до локтя. Но
каким-то чудом он ещё был жив, хоть и пребывал в беспамятстве.
Калитка заднего двора, ведущая к
шахтам, болталась на одной петле, и он поспешил туда.
Тропинку, ведущую к верхним штрекам,
пересекал ручей, и прямо около мостков, уронив косы в небольшую
заводь, лежала Гунна. Горло её было разрублено, и кровь уже
перестала течь, а вода в чаше стала красной. Руки её всё ещё
сжимали рабочую кирку, на которую никто из грабителей не позарился,
и Тури увидел, что клюв кирки успел отпить чужой крови. Он
посмотрел дальше и понял, что она смогла заклинить вход в шахты и
догадался, что мать спрятала там его младших сестёр.
Он крикнул в щель и услышал в ответ
их испуганные голоса. Они подбежали к двери, плача. И сказали, что
прошло не более двух часов как дварфы ушли. От мысли, что все они
опоздали столь ненадолго, он пришёл в ярость и рванул двери так,
что вырвал петли из скалы. И велел сёстрам взять его плащ и отнести
мать к дому.
Они подчинились, а он сел на землю у
заводи, вода в которой была разбавлена материной кровью, и плакал
так, как не случалось с ним с самого детства. Он смотрел в эту
красную воду и опускал в неё руки, сам не зная зачем, и думал, что
никогда больше не услышит её голоса, не увидит улыбки, и молот её
не запоёт... пока в его ладонь не ткнулось нечто.