— Бог? — недоумённо повторила Фица.
— Не Творец, разумеется, а один из богов, — уточнила Эленика и
осторожно постучала в дверь.
— А вы, что же, не пойдёте внутрь, сестра? — Маленькая женщина
промокнула лоб платком. Её красные щёки свидетельствовали, как
жарко ей стоять здесь в своей шубе.
— Всеблагая сестра Брындуша пожелала побеседовать с вами
наедине, а мне дала поручения. Справившись с ними, я вернусь и
провожу вас до кареты.
— А как же Агнешка?
Эленика позволила себе закатить глаза.
— Вы и правда верите, что боги захотят отпустить в мир ту, кого
уже одарили талантами на порядок больше других?
Седмицу назад.
Богдания, благословенная столица
Южнории.
Зимний дворец Сташевских
Забрать старшую дочь из монастыря Григораш Сташевский мог
поручить многим, только свистни — помощники тотчас бы нашлись и
даже подрались бы за право угодить Его Высочайшей Светлости в
надежде на щедрость, которой тот славился среди своих и чужих
людей. Да только немногие из тех, кому герцог доверял дела тайные и
деликатные, обладали ещё и необходимым для выполнения данного
поручения качеством — герцог нуждался не в посланнике, а в
посланнице.
Мужчина видный, дородный, большой человек во всех смыслах слова,
с недобрым нравом, Григораш долго и витиевато проклинал «ведьм,
которые к себе мужчин даже на порог не пускают». Не удосужившись
запахнуть накинутый на плечи халат, он ходил полуголым по спальне,
размахивал руками и потрясал письмом с очередным отказом,
полученным от «проклятой Брыньки».
Фица, отходя от любовных утех, куталась в лёгкое одеяло и
вполуха слушала горькие и едкие, как кислота, жалобы своего
Горе.
Её мнение его никогда не интересовало, а вот поговорить с
выглядящим искренне заинтересованным и сочувствующим собеседником
герцог любил. Потому Фица и кивала с усердием, охала и ресницами
хлопала — хотя больше всего в те сладкие, напоённые негой щедро
удовлетворённого тела минуты хотела вновь опуститься на пышные
герцогские перины и вкусно поспать.
Иногда, насытившись ею, подобревший и разомлевший Григораш
оставлял Фицу на всю ночь в своей постели, но сегодня, даже если бы
она захотела уйти, он бы ей не позволил — уж слишком разъярился, а
значит, нуждался в ней больше обычного. Будучи не в духе, он всегда
будто вымещал зло на ней, и тогда казалось, будто не с сорокалетним
мужем в постели кувыркаешься, а с молодым волколаком.