Григораш задумчиво огладил короткую бороду и усы. Завтрак он,
отличающийся отменным аппетитом, не доел, что предвещало
недоброе.
Фица бы не обратила на случившееся внимания — от Ренаты
приходилось выслушивать оскорбления и поострей, — но слова
герцогиня в этот раз подобрала до крайности неудачные. Неудачные,
разумеется, для самой себя. В присутствии ревнивого собственника не
стоило намекать на то, что женщина, лишь одному ему принадлежащая,
допустит к своему телу другого, тем более — других.
Понять досаду Ренаты, разумеется, можно. Да и как не понять,
когда Григораш, как говорили, наведывался в спальню жены крайне
редко, и в последний раз это случилось месяцев за девять до
рождения Антонаша.
Вместе со слухами об ожидаемом прибавлении в семействе для
девятилетней Джины на замену няне стали искать наставницу. Именно
тогда Фица, выбранная герцогиней из всех претенденток за
некрасивость и возраст, когда о замужестве речь уже не идёт,
прибыла в замок на бедной, разбитой повозке со всеми своими вещами
и без гроша в кармане — всё отдала за переезд. Вошла в дом с
чёрного хода и в тот же день попалась герцогу на глаза, и отказать
ему не посмела. Думала перетерпеть прихоть хозяина всего раз, а
осталась званой гостьей в его спальне на годы.
Больше семи лет прошло, но Рената, прощавшая мужу другие —
красивые, знатные, блистательные, как она сама — увлечения, с
«уродливой толстухой» в любовницах мужа так и не смирилась.
Фица опустила голову, пряча лицо, румянец залил круглые щёки. За
Ренату стало стыдно и больно. За публичное унижение любовницы жене
уже не раз приходилось платить, так что не только Фице, а всем тут,
кроме Ренаты, было заведомо ясно, кто уже победил, а кому не стоило
даже рта открывать, чтобы не быть ещё больше униженной.
Григораш молча крутил ус, ни на кого не глядел, но Фица и так,
будто он ей только что на ушко обещание шепнул, знала: самое
позднее — вечером услышит своим «телесам» грубые, мужицкие,
непристойные комплименты и возможно, если сейчас дать хрустальной
слезе скользнуть по покрасневшей щеке, её пышное тело удостоится
особых, о каких и вслух стыдно сказать, ласк и нежностей. И всё это
примиряло её с мыслью о злых словах, срывающихся с уст бедной,
забытой мужем жены в её, счастливой любовницы, сторону.