От ее слов у Алёнки в горле встает ком, глаза снова начинает щипать, а щеки заливает румянец смущения и удовольствия. Оказывается, это безумно приятно, когда тебя вот так безоговорочно принимают в семью даже после такого обмана, хотя, конечно, Алёнка не может не спросить.
— Тёть Люб, ты ведь на меня не сердишься из-за всей этой катавасии?
— О, Господи, чего мне на тебя сердиться?! Нет, конечно, - отмахивается Любовь Геннадьевна, подливая Алёнке чай. — Но вот крестничку скажу пару ласковых, а то смотрите-ка, умник хренов. Лезет, куда его не просят. А ты давай, ешь, пока не остыли. И подумай над тем, что я тебе сказала.
Алёнка с облегчением выдыхает и, кивнув, принимается за чебуреки. Подумать действительно есть о чем. И несколько дней Алёнка усердно этим занимается, но так и не придя ни к какому решению, следует знаменитому примеру Скарлетт.
Будь она, конечно, постарше, наверняка загрузилась бы по полной программе, но, пожалуй, тем и прекрасна юность. Пусть мир и видеться в розовых очках, но в нем не бывает неразрешимых задач, просто всему свое время. Впереди был еще целый год, а уж за год можно что-то придумать.
С этой мыслью Алёнка забирает из почтового ящика два письма: одно от Гладышева, другое – от Борьки.
Ольга Андреевна, заметив в ее руках конверты, как всегда неодобрительно качает головой, но Алёна уже давно перестала обращать внимание на материнские вздохи.
Закрывшись у себя в комнате, чтобы никто не отвлекал, она первым делом вскрывает письмо от Борьки. Хоть они с Гладышевым в последнее время сдружились и вели довольно активную переписку, но все же его письма не вызывали у Алёнки и сотой части тех чувств, что вызывали Борькины.
Пока она читала их, весь мир для нее сжимался до размеров тетрадного листа и все, абсолютно все переставало иметь значение, кроме того, что происходило где-то там в северо-восточной части их огромной страны.
На сей раз все так же: стоит только развернуть сложенный пополам лист, как даже кровь замедляет свой ток в Алёнкиных венах в предвкушении чего-то волшебного.
Однако, прочитав первые строки, Глазкова понимает, что «волшебства» не будет. Это письмо другое, непохожее ни на одно из тех, что Шувалов писал ей до этого.
В нем нет ответов ни на один вопрос из ее предыдущего письма, нет забавных историй о сослуживцах и корабельном быте, и главное в нем нет привычной теплоты и юмора. Зато куча вопросов о предстоящем отпуске: как она собирается его провести, где, с кем и о Доме Творчества: о конкурсе, Нине Степановне и, что уж совсем странно, о Павлуше.