Кажется, там, наверху, уже наступила ночь — мы с моим наездником
шатались по катакомбам под городом достаточно долго, к тому же в
самом подземелье стало гораздо темнее. Хорошо, что глаза привыкли,
а еще какая-то плесень на потолке едва заметно флюресцировала.
Можно было двигаться, не рискуя переломать ноги.
Я устала как собака. И, почувствовав на лице дуновение свежего
ветра — даже более свежего, а еще сухого и с примесью запахов
человеческого жилья, — даже не смогла толком обрадоваться.
Сил на радость не осталось, похоже. Но и ладно, порадуюсь потом,
а пока я прибавила ходу и скоро выкарабкалась на волю по
полуобвалившейся каменной лестнице. Похоже, вынесло нас на какие-то
задворки. И недалеко от помойки — вот теперь, на поверхности, к
аромату свежего ветра отчетливо примешались не такие приятные
запахи. Но это, наверное, и к лучшему.
Вряд ли те, кто потерял меня в песочнице, додумаются искать на
помойке в другом конце города. А мы с малышом точно протопали
несколько километров под землей, и я, конечно, не гений топографии,
но направление чувствовала неплохо. Мы почти все время двигались на
запад, если судить по солнцу, мелькавшему в редких колодцах.
Помойка была классическая, разве что без пластиковых бутылок.
Зато с полным комплектом ароматов и крысами. Вот одна такая
шмыгнула прямо у меня под ногами, отчего я едва не шлепнулась на
кучу грязи и хлама. Тихо выругалась под нос и тут почувствовала,
как на спине заерзал подкидыш.
— Жером, почему так плохо пахнет? Сию минуту вели убрать!
Этьен
Еще со времен королевских советов моей юности я запомнил, что
самые важные вещи обсуждаются после закрытия. Совет Добродетели не
был исключением. Мы вышли на балкон выпить бокал освежающего.
Блюститель Добродетели отвел в сторонку блюстителя Мира — судя по
жестам, тот оправдывался и даже усиленно извинялся. А ко мне
подошел блюститель Справедливости.
— Брат Этьен, извините за мой, возможно, несвоевременный вопрос
на заседании, — начал он. Замолчал, вероятно ожидая встречного
извинения, но, не дождавшись, продолжил: — Честно говоря, меня
самого давно раздражают частные песочницы. Если бы одну
показательно закрыть, остальные, возможно, закроются сами.
— Так и закройте, брат Ремоз. У вас в подчинении две тысячи
стражников.
— Это да, — не сразу ответил блюститель Справедливости, не
потому, что раздумывал, а потому, что дожевывал грушу. Для себя я
отметил, что во фруктовой вазе она была самой крупной. — Вот только
мои подчиненные, извините, это не секрет, могут быть в сговоре с
содержателями нелегальных песочниц. И как только мы придем с
проверкой, выяснится, что она давно заброшена.