– А будешь непослушной девочкой, так мы с отесинькой уйдём от тебя.
– А я двейку зак’ою – чик!
– Ну, так что ж. Мы через балкон уйдём.
– А кам высоко!
– А мы по лестнице спустимся. Вот, есть у меня такая лестница – верёвочная, привяжем к балкону и спустимся.
– А шко эко акое (а что это такое)?
– Лестница? Из верёвочек сплетённая.
– А где? Шко-ко я не видева.
– Спрятана лестница… Вот спустимся и уйдём куда-нибудь.
Лиза молчит. Думает. И оживляется:
– Я тохэ куга-ко бы уехава…
И, вспомнив, ликует:
– К девочке Сене!
Это её выдуманная, сказочная подружка.
– К девочке Сене! – веселится, выпрямляясь, Лизанька. – Я знаю, в какой скаоне (стороне) она хывёт. Вон кам!..
И она машет рукой на запад.
Во дворе. Болтик от велосипеда потерялся. Лиза хлопотливо присаживается на корточки возле виновато поникшего вело-ослёнка, трогает пальчиком гаечки, говорит:
– Потияйся хууп… (потерялся шуруп)… А экок? экок потиму не потияйся?
Я слушаю вполуха, гляжу, соображаю, как выйти из положения, бормочу:
– Почему?.. почему потерялся?.. Да кто его знает, Лизанька, почему…
Она снова обращает свой взгляд к велосипеду, вновь пальчики перебегают с гаечки на болтик, с болтика на гаечку:
– Кук к’епко захууп’ено (тут крепко зашуруплено), га?.. А кук… кук с’ябо (слабо), га?
Зовёт меня:
– Отесинька!
– Что?
– Иги сюга! На минукочку!
Зовёт Олю:
– Маминька! Иги сюга! Я кибе тиво скаху… (чего скажу)
– Хоть всё море перерой!.. – декламирует Олечка, одевая Лизаньку.
– Нек! – останавливает она маминьку. – Не всё мое…
– А что? – не понимает Оля.
– Всю земью…
10.06.84
«Борьба с Западом в нашей литературе» Страхова – я думал он проследит зачатки славянофильских идей в нашей словесности (а их от Ломоносова, Фонвизина, Шишкова можно немало насчитать), что ещё вообще никем не сделано, чаще просто прослежено пунктирно, но и Страхов этого не сделал. Он «пошёл от обратного» и разбирает идеи западников, оказавших наиболее заметное влияние на русские умы. Что ж, тоже интересно. Страховым я заинтересовался по Розанову и не разочарован. Ум не яркий, но сильный, стиль почти художественный – блестящий полемист, читать его – просто наслаждение. Удивителен, но и показателен тот факт, что ни его аналитика, ни сама его личность не вызвали в обществе должного внимания. Та же история, что и с Леонтьевым. Розанову понадобился «скандал», чтобы приобрести читателей, и эпатаж, чтобы им заинтересовались. Страхова я полюбил (совершенно непонятна история с письмом о Достоевском – значит, была какая-то теневая сторона в личности этого «мирского монаха», которая лишь раз вырвалась наружу, и теперь никак не вклеивается в тот образ философствующего отшельника, который прочно – может быть, ошибочно – сложился в моей голове).