Власов прошел
еще один двор и свернул в знакомую арку.
Здесь все так же
собираются лужи после дождя, здесь все так же воняет и валяются бутылки… Молодежь
ничуть не изменилась – как и прежде, познает уличную жизнь в таких вот
подворотнях. Спеша миновать зловонный переход, Макс ускорился, выскочил на свет
и… вдруг замер, устремив почерневший взор к одному из подъездов.
Из подъезда
вышла девушка. Он каким-то животным чутьем почувствовал ее прежде, чем уличный
фонарь предательски осветил стройный силуэт в коротеньком светлом платьице. Он
узнал ее сразу, еще за несколько мгновений до того, как фонарь осветил смазливую
мордашку. Власов невольно отступил в темноту подворотни, чувствуя, как
напряглось все внутри, похолодело и насторожилось. Что-то зарождалось внутри
него – тяжелое, черное, страшное… Что-то, что не было Максимом Власовым.
Что-то, что жаждало одного – убивать.
А ведь это же
она, любовь его окаянная! Та, на которую дышать боялся. Повзрослела,
похорошела… Спешит куда-то на ночь глядя. Да что ж не спится-то тебе, окаянная?
Интересно, как жилось-то тебе все эти годы? А спалось как? Кошмары не мучили?
Совесть по ночам не грызла?
Не в силах отвести взгляд, Макс гипнотизировал
стройную фигурку темноволосой девушки. И не боится же по ночам одна шастать! Конечно,
чего ей бояться? С ее-то папочкой от нее и самые отчаянные гопники ломанутся по
щелям – жизнь дороже «счастья» рядом постоять. Макс стиснул зубы – ненависть
рвала вены бешеным раскаленным потоком.
- Уйди, тварь,
не доводи до греха, - процедил Макс сквозь зубы, сверля силуэт, свернувший в
его сторону. – По-хорошему прошу, уйди.
Стройная
фигурка тем временем пересекла опустевшую детскую площадку и направилась аккурат
в сторону Макса. Остатки здравого смысла толкали его в спину: уходи, не надо с
ней встречаться! А ненависть уже застилала глаза – он жаждал одного. Мести. За
мать. За украденную молодость. За унижение. За ненависть ко всем женщинам на
свете.
Макс стоял как
вкопанный – жертва шла прямо в руки палача. Стук каблучков по асфальту
отсчитывал последние мгновенья перед роковой встречей, последние мгновенья,
чтоб передумать, уйти и спасти себе еще ближайшие лет двадцать – опять посадят
же. Бежать. Ради спасения той светлой частички, что, может быть, еще тлеет в
почерневшей от ненависти душе. Ради той частички, что еще болит, а, значит,
жива в нем, – бежать. Вот только ноги не его – словно сила злая завладела
телом…