Увы, лечить его было необходимо. Его повышенные обороты мышления на вид легко справлялись с мехматовской нагрузкой, но, наверное, это был какой-то разрушительный резонанс.
Одно время его лечили в больнице имени Кащенко. Я приходил к нему. Но быстрый мозг Сергея был притуплен лекарствами, наше общение происходило странно и смутно.
Потом его выписали. Но болезнь в нём оставалась и развивалась. Вплоть до того несчастного вечера, когда он проглотил горсть таблеток, и никакая реанимация уже не смогла его спасти.
На похоронах было много и одноклассников, и однокурсников. Почти для всех нас он был первым умершим ровесником. Серёгу любили. Зла он никому не причинял. Дикий случай с Вайсбергом был ничем иным, как скачком заболевания.
Смерть всегда приносит много вопросов. И мне трудно понять, каков был Луч, проходивший через Серёгину судьбу, каковы были его взаимоотношения со своим призванием. Но почему-то я уверен, что его Луч был встречающим, что не исчезла его душа в небытии. Когда произношу, среди многих, его имя, ощущаю порою какой-то лёгкий тёплый отклик. Что это – импульс памяти или что другое – мне знать не дано. Может быть, где-то наши Лучи и сходятся.
Смена власти, смена жилья
В 1964 году кончилась хрущёвщина, началась брежневщина. С одной стороны, ясно было, что это замена шила на мыло, но всё-таки именно при Хрущёве посадили отца, и он разоблачал в своих статьях, посылаемых на волю, именно хрущёвские злоупотребления власти, о которых теперь говорилось во всеуслышание.
И я стал слать письма в высокие инстанции, объясняя, что странно держать в заключении человека, который так прозорливо, задолго до официального разоблачения, указывал на пороки хрущёвского правления.
Увы, то ли машина работала в привычном совковом режиме, то ли инстанции оказались достаточно сообразительными, чтобы понимать: тот, кто вчера обличал Хрущёва, завтра будет обличать Брежнева. Мне неизменно приходили ответы, но все они сводились к тому, что «оснований для пересмотра дела не имеется». Ни на один из моих конкретных аргументов никто возражать не потрудился.
Через пару лет после смены власти произошла и наша частно-семейная перемена: смена жилья. Прощай, Клиническая! Мы были последними, кто уезжал из нашей коммуналки.
Не уезжала с нами бабушка, Ольга Семёновна, – незадолго до этого её не стало. Стараясь никого не беспокоить, несмотря на раковые мучения, она тихо угасла в больнице, оставив на блюдечке с недопитой чашкой чая надкушенный кусочек рафинада (ей велели ограничивать потребление сахара). Перед похоронами мне пришлось пройти некоторое испытание. Почему-то потребовалось опознать её тело в больничном морге среди десятков других. Ни дедушке, ни маме я не мог позволить туда идти. И правильно – это оказалось нелёгким зрелищем, без всяких боксов холодильных камер с аккуратно укрытыми покойниками, как показывают в детективных фильмах…