– Слушай, а где все?
– Сейчас придут.
– Что, вообще, нового было, без меня?
– Все по-старому. Слоняемся. Кстати, тебя искал один клоун. Кликуха Хомяк вроде. Или хорек.
– Мишка Хомяков, – улыбнулся Фрюс. – А что ему надо?
– Не спросил, простите, ваше благородие, виноват.
– Ну ладно, объявится, сам объяснит, – примирительно заключил Анциферов.
Часы на башне мелодично пробили одиннадцать. Вода в канале отливала чернилами, а воздух сгустился и посветлел одновременно.
– And she’s buying a stairway to heaven, – не удержавшись, допел Фрюс и покосился на Гришу. Тот молчал.
***
За пятнадцать суток отсидки Анциферов додумался до мысли, гениальной в своей простоте. Ситуация может поменяться в любой момент.
Собираясь в тот день на концерт, мог ли он думать, что выступление закончится побоищем? Три раза ха!
Играли в каком-то спортзале. Выгородили в углу закуток, на шведскую стенку укрепили прожектор, расставили аппаратуру.
Все концерты начинались одинаково: вырубался верхний свет и тут же врубался прожектор. Дымный луч метался по залу и выхватывал настороженные лица из толпы, справа, слева…
Стояла тишина, не мертвая, конечно, но по сравнению с тем, что происходило после… «О майн либер кот!», как любил выражаться Чугунков, их барабанщик.
Первым вступал он. Выдавал короткую дробь и завершал ее ударом по тарелке – бамс!
Потом раздавался слегка искаженный динамиком голос Севы:
– Раз… Два… Три… Па-аехали!
И они взрывались аккордами.
Блин, да ни с какого косяка нельзя было получить подобного упоения! Это был настоящий полет – вслед за риффом, как за ветром.
Момент, когда дружинники ворвались в зал, Фрюс пропустил – летел. Очнулся, когда вырвали гитару. Инстинктивно протянул руки, умоляя вернуть, не прерывать полет. И тут же устыдился самого себя. Секундное унижение обернулось ярко-красной яростью, и Анциферов с размаху ударил по лицу падлы-комсюка.
Ну, тут и понеслось…
Потом, когда сидели в отделении, Анциферов все время сплевывал кровь и пытался вытереть разбитое лицо полой рубашки. Однако рубашка была концертная, шелковая, ни фига не впитывала. Ходил разукрашенный, как индеец, пока мать не передала пакет с одеждой. В пакете были еще и пирожки с мясом, так они с Севой захомячили их в один момент.
Однако все течет, все изменяется. Еще утром он таскал на заводе тяжеленные ящики, а теперь вот сидит, смотрит на закат.