– завтра его ждали к девяти утра в палаце графов Потоцких, в картинной галерее.
Стылым утром, когда поздний октябрь зевал сквозь ржавую листву кленов, Ева вышла из своей квартиры на Шептицьких и отправилась к заказчице, неся в руках бумажный пакет с продолговатой коробкой внутри. Она плыла сквозь зеленоватое марево бывшего Иезуитского парка, по дорожкам которого простирались озябшие ночные тени, и, по правде сказать, чувствовала себя кораблем, медленно идущим ко дну сквозь толщу черной воды. Невозможно вскинуть руку, закричать, вынырнуть – железная махина падает сквозь течения, сквозь воды, сквозь сполохи водяного мрака.
…ежедневно серое небо сливается с серым городом, замыкаясь, словно забрало, и этот тяжелый шлем давит на виски, веки, переносицу, темя, глаза, искажает лицо, оно у меня – как греческая маска из паршивой мелкой трагедии. Я всю неделю поддерживала себя мыслью о куче дел и отдыхе в воскресенье, но теперь при чудовищном недосыпе и такой погоде уже ничего не хочется, и даже просто лежать в постели мне холодно. Черт, как же ломит затылок… Отдам сейчас заказ, вернусь и лягу… а, нет, надо же составить список и все закупить, и именно сегодня, ведь завтра… Боже, что это?!
Две алые капли упали на ее намотанный поверх пальто шарф. Ева с ужасом поднесла руку к носу, уже чувствуя металлический вкус на губах, чувствуя, как парк вокруг дрогнул и поплыл, словно старинная охряная карусель, покрытая коррозией, со скамейками, фонарями, деревьями, голубями и редкими прохожими под барабанную дробь крови в ушах…
– Пшепрашем, пани, – раздался рядом голос с нежным змеиным «ш» – высокий молодой мужчина остановился перед ней, протягивая бумажный платок. Она невольно протянула руки, и…. ах! «Mă fut17!», – выругалась бы на ее месте домнишоара Ликуца, но Ева лишь бессильно прошипела то, что говорят в подобных ситуациях славяне, зажимая нос и рот салфеткой. Пакет плашмя лежал на мокрых останках опали, и его содержимое, скорее всего, имело такой же вид. Земля заскользила под ее ногами, облетевшие листья, перегнивающие из медной желтизны в бурую черноту, страшно зарябили в глазах.
Пока поляк, путаясь в свистящих извинениях, усаживал ее на скамейку, она пребывала в полуобморочном состоянии – и вовсе не из-за горсти смятых окровавленных салфеток, нет! Немыслимо было представить, что она скажет заказчице погибшего торта. А в том, что в коробке осталось лишь кремовое месиво, не было сомнения.