Бонисту приходится быть философом. Он живет в зыбком, неверном мире, где нет ничего прочного – в том числе и времени. Ценность коллекции сцеплена с историческими коллизиями самым неоднозначным и причудливым образом. Сохранность ее напрямую зависит от беспощадного течения и превратностей прошедших лет. А сюрпризы непредсказуемы, как сама жизнь.
Чистая условность – наделять кусок бумаги ценностью золота. Любая бумажная валюта – результат договора между людьми, а любой договор рано или поздно будет нарушен. Меняется власть, обваливается экономика, проводится денежная реформа или перестает существовать страна – и вот у вас на руках вместо обеспеченной старости и будущего детей и внуков оказывается некоторое количество никчемной резаной бумаги. Ею можно оклеивать сортир или растапливать печь, и многие разоренные и отчаявшиеся во все времена поступали именно так. Не подозревая, что работают на меня, на ценность моей коллекции. Проходит время, и разрозненные купюры, не доставшиеся огню и режущим предметам, подвальной сырости и крысиным зубам, снова обретают цену, куда более высокую, чем их первоначальный номинал.
Если монета – по сути скульптура, маленький барельеф, то бона – прихотливый графический лист, и мало какая графика может сравниться с ней по совершенству замысла и исполнения. Во все времена человеческая сущность противилась противоестественному феномену покупательной способности простой бумаги – и всеми силами наделяла бумажные деньги художественной ценностью.
Податливо гнутся прозрачные пластиковые листы альбома. Кредитный билет 1872-го с портретом великого князя Дмитрия, не самая редкая бона, но очень выразительная: этот полуповорот головы, этот надменный взгляд. В подписи управляющего Анникина есть что-то дерзкое, почти хулиганское: угловатое летящее «а», размашистый завиток. Тоже недорогая, но любимая моя «катенька», екатерининская сотня, на которой у государыни трогательный, едва ли не смущенный девичий вид. А вот истинная драгоценность, облигация семнадцатого: сохранность так себе, оторван уголок и рядом два чернильных пятнышка, – но это та самая, из уничтоженного тиража, с красноречивой опечаткой в имени Дзержинского…
А это откуда в моем альбоме?!.. видимо, сунул машинально между листами еще тогда, когда ездил к тете Циле. Тьфу ты. Немедленно убрать.