Но сейчас у него есть более насущные проблемы.
Боцман оставил Сашу постоять возле очередного трапа, уходящего в
чрево корабля, а сам отошел решить какой-то вопрос.
Младшего тут же обступили люди. Резиновые сапоги,
брезентовые дождевики, лохматые бороды как у лесорубов, у каждого
второго. Светлые волосы. Хотя были и чернявые, и лысые.
От них пахло чесноком, луком. И рыбой. Лица напряжённые, глаза
изучающие.
– Hve mer du? – спросил его ближайший на незнакомом языке.
Резковато, но спокойно.
Интуиция подсказала Саше, что он имеет в виду.
«Кто ты такой?».
Причем не столько «Как тебя зовут?», сколько «Откуда ты
взялся?».
Он замешкался с ответом, подбирая слова. Ему здорово досталось
там на берегу. Уже не верил, что выберется живым. Так что же
ответить? «Я русский из Питера. Меня зовут Александр»?
Но тут появился боцман, и все расступились, давая пройти.
Боцман сказал им пару слов. После чего люди, похоже, чуть
расслабились.
Но настороженность их, как Саше показалось, полностью не
исчезла. Смотрели они теперь не на новенького, а туда, где были
видны в небе отсветы над пожарами Острова.
Судно на всех парах уходило прочь. Близился рассвет. Младший
подумал, что теперь будет с его лодкой.
– И это… – услышал он голос Боцмана, – Пойдем,
выдам тебе боты.
Только тут Сашка заметил, что ботинок на нем нет. Дискомфортно и
холодно ему было давно, но только теперь он понял, почему. Он был в
одних носках. Ноги промокли насквозь.
Вспомнил, что в какой-то момент стащил ботинки с себя и бросил
под лавку. Может, ноги распухли и отекли. Наверное, они ещё в
лодке.
Он вспомнил, что по лестнице карабкался уже босой. В теплых
носках из шкафа питерской квартиры.
«Спокойно. Дождусь свободной минуты и сбегаю проверить. Лишь бы
они не переворачивали лодку». Потерять ботинки, подаренные
пропавшей сестрой, было бы обидно.
Видимо, что-то отразилось на его лице, потому что Боцман
усмехнулся:
– Пошли. Не боись, не съем.
Внутри надстройки оказалось теплее, здесь не было неприятного
ветра. Запах рыбы тут почти не ощущался, но много было других,
непривычных.
Они шли по коридору с обшитыми металлом стенами. Каждый шаг
отдавался гулким эхом.
Когда они остались одни, взгляд боцмана не то, чтобы подобрел, а
просто стал менее озверелым, более человеческим. Может, это ложное
ощущение, но стало казаться, что его лютость была больше на
публику. А тут ей на смену пришла... так там ее называют?
Солидарность?